АССОЦИАТИВНОСТЬ, РЕФЛЕКСИЯ, ИСПОВЕДАЛЬНОСТЬ В СТРУКТУРЕ ЛИРИЧЕСКОГО ТЕКСТА

Ибатуллина Гузель Муртазовна
Башкирский государственный университет (Стерлитамакский филиал)
кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы

Аннотация
В статье рассматриваются общие принципы поэтики, характерные для лирических жанров. Ассоциативные и исповедальные формы сознания определяются как основа художественного мышления в лирике, в отличие от эпических жанров, где доминантным является рефлексийный тип сознания. Исходя из этого автор объясняет особенности лирического конфликта, хронотопа, специфику лирического текстопорождения в целом.

Ключевые слова: ассоциативность, жанр, исповедальность., модель, поэтика, рефлексия, структура, художественное сознание


ASSOCIATIVITY, REFLECTION, CONFESSIONAL IN THE STRUCTURE OF LYRIC TEXT

Ibatullina Guzel Murtazovna
Sterlitamak branсh of the federal state budgetary educational establishment of higher professional education “Bashkir state university”
PhD in Philological Science, associate professor of Russian and foreign literature

Abstract
The article deals with the general principles of poetics, typical for lyric genres. Associative and confessional forms of consciousness are defined as a basis of art thinking in lyrics, unlike epic genres, where reflective type of consciousness is prepotent. Proceeding from it the author explains features of the lyrical conflict, chronotope, specifics of a lyrical tekst as a whole.

Рубрика: 10.00.00 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ

Библиографическая ссылка на статью:
Ибатуллина Г.М. Ассоциативность, рефлексия, исповедальность в структуре лирического текста // Современные научные исследования и инновации. 2013. № 12 [Электронный ресурс]. URL: https://web.snauka.ru/issues/2013/12/29932 (дата обращения: 13.03.2024).

Создание теоретической модели жанра, как и системное описание существующих жанровых форм, – задача столь же актуальная, сколь и трудная. Не случайно, в одном из известных исследований по проблеме жанра (Ж.-М. Шеффер. «Что такое литературный жанр?») вторая из названных задач – жанрово-родовая классификация литературных произведений – признана практически невыполнимой. В аннотации к книге читаем: «Шеффер показал, исторические определения этих жанров на самом деле следуют не одной, а четырем разных логикам, четырем не сводимым одна к другой системам категорий (скажем, «повесть» определяется по критериям принципиально иного рода, чем «сонет»). Современная теория, по убеждению автора, должна отказаться от безнадежных попыток построить единую систему жанров и ограничиться аналитической классификацией самих способов их определения» [1]. Теоретическое описание структуры жанра как особой образно-смысловой формы миромоделирования (что по терминологии А.Ф. Лосева  можно назвать эйдетической формой или эйдосом; см., н-р: [2], [3]) также мало разработано в современном литературоведении.  Предлагаемая статья, разумеется, не претендует на полноту описания жанрового эйдоса (в данном случае, эйдоса лирического) и ограничивается рядом наблюдений и размышлений, позволяющих определить его характерные черты. Это, скорее, постановка проблемы, решение которой предполагает более обширные изыскания.

В ряде наших работ было предпринято исследование внутренних структур эпических жанров, приведшее к выводам о том, что основой эпического мышления является принцип рефлексии: [4], [5].  В данной статье мы исходим из гипотезы, что лирический мирообраз рождается прежде всего из ассоциативных, а не рефлексийных связей и отражений. Однако сама по себе ассоциация также есть первичная ступень осознания, промежуточная между мифологически связанным, замкнутым, самотождественным сознанием и – сознанием рефлексийно-разомкнутым. Ассоциативное мышление – это тот первичный мимезис, пограничный между безусловно-эмпирическим и условно-поэтическим миропониманием, из которого рождаются затем возможности рефлексийно-остраненного осознания. Не случайно, что существуют концепции, трактующие лирику как древнейший род искусства слова и оценивающие поэзию как первичное смыслопорождающее начало, из которого затем вырастает эпос и драма (вспомним, например, известное высказывание А.А. Потебни о том, что «первое слово есть поэзия»). Ассоциативное отражение явлений друг в друге больше связывает их, чем разделяет, в то время как рефлексия больше разделяет, чем связывает. Именно законы ассоциативности определяют не только мономерность лирического универсума, но и его разомкнутость, ибо ассоциативные связи и смысловые цепочки потенциально бесконечны, рефлексия же исчерпывает свои смыслопорождающие возможности несколькими уровнями остранения и осознания. Попытка бесконечно продолжать рефлексийные цепочки приводит лишь к дурной бесконечности псевдорефлексии; попытка максимально умножать ассоциативные связи и орнаменты приводит к тому, что в пределе лирический континуум стремится слиться с реальным пространством человеческого миробытия. То же самое мы видим и в музыке – границы между музыкальным и лирическим смыслообразами достаточно прозрачны, что подтверждается существованием синтетических музыкально-поэтических жанров, пограничных между искусством слова и «искусством звука».

Естественно, что рефлексия как образотворческое начало не теряет своего значения и в лирике, однако играет по отношению к возможностям ассоциативного отражения вторичную и подчиненную роль. Рефлексийные акты могут стать объектом, предметом лирического осознания и изображения (как у Лермонтова), могут быть использованы в качестве материала, с помощью которого создается лирический образ (подобные ситуации мы находим, к примеру, в поэзии Ф. Глинки, Е. Боратынского, Ф. Тютчева или В. Брюсова), но эстетическая форма лирического произведения, лирический текст, взятый как «эстетический объект» (М.М. Бахтин), принципиально нерефлексийны.

Рефлексия так или иначе связана с дистанцированием от объекта рефлексии и является основой моделирующего мышления. Смысл существования лирического образа, в отличие от эпического, не столько в моделировании действительности посредством слова, сколько в преодолении моделирующего характера текста, образа,  слова. Модель всегда вторична по отношению к реальности, лирический образ стремится утвердить свою первичность, неопосредованность текстопорождающими интенциями авторского сознания. Поэтому рефлексийные механизмы не могут быть источником, средством и способом порождения лирического образа и слова, как это характерно для эпоса. Эпический образ – образ, порожденный мыслью и порождающий новую мысль; при этом  образ мысли не равен самой мысли. Образ идеи – это уже новая, иная идея; в то же время образ чувства в лирике равен (или почти равен) самому  чувству и не теряет своей первичности. Поэтому мысль Достоевского для нас всегда остается мыслью и словом Достоевского, в то время как лирический текст всегда стремится быть «присвоенным» читательским сознанием. Чувство, которое переживает лирический герой пушкинского стихотворения, для читателя не остается «чувством Пушкина», оно отождествляется с нашим собственным чувствованием. Внутренние возможности автора,  лирического героя и читателя в лирическом тексте стремятся не столько к взаимоотражению, сколько к взаимопроникновению, в пределе – к отождествлению. Лирическое самоопределение авторского сознания для читателя столь же значимо, как его собственное самоопределение. Поэта не критикуют, поэта любят или не любят; в то же время эпический автор легко может стать объектом наших полемизирующих суждений. Читая роман Толстого, мы можем стремиться понять, прав или не прав автор в своих исторических и психологических концепциях и идеях. Читая лермонтовскую лирику, мы прежде всего стремимся понять, как и почему чувствует и переживает мир «лермонтовский человек», и вряд ли кому-то придет в голову утверждать, что он прав или не прав, переживая и понимая его именно так, а не иначе.

Лирический текст не просто моделирует образ чувства, он инкарнирует в себе, в своем текстовом теле это чувство, преодолевая все возможные моменты вторичности энергиями исповедальности, пронизывающими авторское слово. Если рефлексия предполагает дистанцирование сознания от самого себя, то исповедальные интенции дают возможность самопогружения и самоидентификации субъекта сознания; именно эти интенциональные установки лежат в основе рождения лирического текста. (Более обстоятельно определить  различия в природе и характере исповедальных и рефлексийных интенций как двух важнейших начал текстопорождения мы попытались в другой нашей работе: [6]). В процессе исповедального самоопределения сознание преодолевает любые внешние по отношению к себе дистанции: пространственные, временные, социальные, психологические, этикетные и т.д.

Соответственно, хронотоп лирического произведения – это хронотоп «внутреннего» события, происходящего «здесь и теперь», не имеющего рефлексийно-смысловой дистанции ни по отношению к автору, ни по отношению к читателю. Лирический образ стремится преодолеть условность пространства и времени художественного текста, лишить его исходной конвенциональной заданности и воссоздать не концепт пространства и времени, а реальное пространство и время человеческого переживания и чувства. Достигается это за счет откровенно-подчеркнутой условности лирической речевой формы, повышенной конвенциональности лирического слова и языка  с их специфическими законами самоорганизации и упорядочивания  внутри текста: ритм, метр, рифма и т.д. Лирическая форма дискурса осознанно преподносит себя именно как модель, как форму конвенциональную, благодаря чему освобождается от «гнета условности» лирическое содержание. В эпосе, заметим, происходит обратное.  Эпический дискурс стремится  имитировать первичные речевые жанры, имитировать слово живого общения, но эпическое содержание не может представить себя иначе, как образно-смысловой моделью живой реальности. В результате и само эпическое  слово обречено жить лишь на границе двух реальностей: живой – и художественно-условной. Лирическое же слово, парадоксальным образом, откровенно самоопределяясь как слово поэтически-конвенциональное, приобретает способность легко переходить эту границу, и легко «имплантируется» в контексты первичного речевого общения: лирические тексты, как известно, цитируются легче и обильнее, чем эпические.

Итак, разомкнутый по отношению к реальному пространственно-временному континууму хронотоп лирических жанров непосредственно связан со спецификой «концепта слова» в лирике: лирическое слово существует в замкнутом пространстве лирического дискурса («из песни слова не выкинешь»), однако эта замкнутость и самодостаточность не мешают ему вживаться в иные речевые контексты.

Отметим далее наиболее значимые моменты, связанные со спецификой аксиологического концепта в лирических жанрах. Концепт (или «смыслообраз») конфликта в эпике определяется следующими семантическими координатами. Конфликт в эпическом повествовании дается как объективно существующий и объективно разрешимый. Источник  конфликтности бытия – в становящемся характере возможностей мира и человека; объективно конфликт – один из моментов такого становления, однако субъективному человеческому сознанию, не способному увидеть, осмыслить, охватить бытие во всех точках становления, это не всегда открыто. Поэтому для эпического сознания любая конфликтная ситуация – временная или временнáя. Внутренние возможности человека и внутренние возможности действительности в эпике по природе и сути своей равномасшатбны и соизмеримы, однако становление конкретной человеческой индивидуальности, отдельного конкретного человеческого сознания и действительности в целом происходит в разной мерности, разных временных ритмах и масштабах, что и порождает точки конфликтности. Но становление же открывает и возможности примирения противоречивых ситуаций и смыслов.

Теперь попытаемся рассмотреть особенности понимания конфликта сознанием лирического произведения. Лирический конфликт представлен как субъективно данный и субъективно преодолимый. Источник конфликта – в субъективном «я» лирического сознания (в структуре сознания лирического «я»), который представлен не только центром создаваемого лирическим текстом мирообраза, но и генератором этого мирообраза. Лирический герой представлен как субъект текстопорождения, миромоделирования, образотворчества. Главный объект и предмет изображения в лирике всегда – индивидуальное сознание  личности, сознание  лирического героя // автора, обладающее креативными, демиургическими возможностями. Лирический сюжет по своей природе всегда – сюжет рождения данного конкретного лирического текста, сюжет образотворчества и смыслопорождения. Лирический субъект осознает себя как потенциально бесконечное поле возможностей, не могущее быть исчерпанным теми из них, которые реально осуществимы в окружающей его действительности. Лирическое сознание и лирический мирообраз живут как бы параллельно всему остальному миробытию. Они существуют автономно, хотя остаются при этом системами незамкнутыми, открытыми относительно друг друга. Метафорически можно сказать, что лирический мир и мир реальный даны лирическому сознанию как две параллельные кривые, которые, должны пересечься, но не в этой вселенной, а в некоей точке, принадлежащей другому пространству-времени. Эта точка открыта сознанию лирического субъекта, но закрыта для «параллельного» мира внепоэтической реальности, даже когда речь идет о так называемой «реалистической лирике». Дух невыразимости, традиционно пронизывающий лирические стихии, связан, видимо, не столько с ограниченными возможностями человеческого языка и слова (которые, по сути, должны играть роль моста между мирами), сколько с этим параллелизмом двух реальностей: видимой, эмпирически данной всем людям и реальности особой, иномирной, поэтической, открытой сознанию лирического «я». Моменты сближения этих реальностей в рамках лирического мирообраза связаны, как правило, с актуализацией повествовательно-эпических интенций и образов в лирическом тексте, как, например, в пушкинском «И вновь я посетил тот уголок земли…».

Таким образом, если в эпике источник конфликта – во временной а-ритмии, а-синхронии становящихся возможностей человека и мира, то в лирике это несовпадение имеет иной характер. Пространство субъективной внутренней жизни лирического героя, масштаб его внутренних возможностей соизмерены не с реальным состоянием его личности и окружающего его мира в их становлении, а с некоей надбытийной, уже-ставшей реальностью, где время преображается в «вечность» («когда времени больше не будет»), а пространство вбирает в себя бесконечность. Лирический сюжет – это сюжет открытия лирическим сознанием своего истинного внутреннего масштаба в данном конкретном настоящем, в сейчас-переживаемом событии. Отсюда понятно, что лирический конфликт – это конфликт, порождаемый процессом самораскрытия, самоопределения (то есть самоосознания)  лирического «я» как творческого «я», уже сейчас, в данной точке становления равномасштабного в своих возможностях уже-ставшей полноте и гармонии миробытия. Противоречие между ощущаемой, осознаваемой в себе лирическим героем полнотой возможностей мирообщения и путями их реализации в конкретных формах «внепоэтической реальности» – основная содержательная сторона конфликта в лирическом произведении. Ярчайшие образцы подобных лирических ситуаций найдем в поэзии Б. Пастернака, и «живаговский цикл» является здесь своего рода кульминацией такого лирического самоосознания.

Одним из проявлений лирического конфликта в таком понимании становятся  и противоречия лирической формы (строго нормативной) и лирического содержания (принципиально ненормативного и неограниченного), лирического сознания – и слова, его выражающего («мысль изреченная есть ложь» – истина, утверждаемая прежде всего поэтами; мотивы «невыразимости», жажды преодоления ограниченности языка и слова и т.п., как мы уже вспоминали, также традиционно характерны именно для лирики).         Гармония лирического текста, абсолютное «примирение» формы и содержания (вспомним еще раз: «из песни слова не выкинешь») – результат преодоления этих противоречий и конфликтов через актуализацию внутренних возможностей творческого сознания автора. Парадокс гармонии пушкинского лирического текста связан, очевидно, не только с богатством внутренних возможностей поэта; можно найти и других художников, конгениальных Пушкину с точки зрения внутреннего потенциала творческого сознания. Дело здесь именно в актуализации этих внутренних возможностей через реальность слова и текста. Немало и художников с конгениальным Пушкину даром словотворчества; но очень мало тех, кто мог бы стать рядом с Пушкиным в способности к порождению текста, где гармония сознания и слова, единство логоса и эйдоса в поэтическом образе пресуществлены с абсолютной алхимической, математической и одновременно моцартианской точностью. Пушкинский дар: не просто «наводить мосты» между фактом жизненным и фактом поэтическим, но изначально видеть их внутреннюю взаимопроницаемость, взаимопроекционность, их единоприродность – и определяет гармонический строй его универсума.

Таким образом, подводя итоги наших размышлений, мы можем сказать:

1. Одно из главных противоречий творческого сознания в искусстве  вообще – противоречие между рефлексийно-моделирующими и исповедальными интенциями – в лирике приобретает принципиальный и сюжетнозначимый характер. Лирический сюжет – это сюжет преодоления всех упомянутых нами противоречий и конфликтов текстопорождения, но последнее вышеназванное имеет особый эстетический статус. Ведь осмысляющее себя как субъектное «я» лирическое сознание и сам процесс лирического текстопорождения манифестирует в первую очередь как субъективно значимый.

2. Лирическое слово осознает себя прежде всего как слово глубоко исповедальное, должное преодолеть все данные извне дискурсивно-моделирующие установки и все рефлексийно-моделируемые дистанции между лирическим «я» и миром, а также и внутри самого лирического «я». Рефлексия и исповедальность – это две основные текстопорождающие интенции креативного сознания, и нигде конфликт между ними не обретает такой остроты и силы, как  в лирике. Исповедальность движется не столько рефлексийно-остраненными, сколько первично-ассоциативными актами осознания; не столько дистанцированием от себя и мира, сколько самоуглублением и самопогружением, медитативным восстановлением внутренних связей со своей сокровенной сущностью. В исповеди как вербально-смысловом (хотя слово здесь может быть и неозвученным) проявлении исповедального состояния неизбежно присутствуют и моменты рефлексийного самоостранения, но лишь как ступени становления исповедующегося сознания, но не как его основная смыслопорождающая интенция.

3. Лирическое сознание, как и исповедь, – сознание, живущее в общении  с миром (а не исследующее мир, как в эпике), но лирический текст, поскольку он текст, ограничивает возможности мирообщения необходимостью знаково-дискурсивного, вербального моделирования поэтического образа и смысла. Со спецификой лирического сознания и слова, его выражающего, непосредственно связаны и особенности хронотопа  лирических жанров: он, в отличие от эпического и драматического хронотопа, разомкнут по отношению к реальному и «безусловному» пространству-времени.  Также и лирическое слово:  хотя оно и существует в замкнутом условно-нормативном пространстве лирического текста, эта конвенциональность и самодостаточность,  как уже было сказано, не мешают ему свободно вживаться в иные речевые контексты.

Вопрос о том, как конкретно проявляет себя в художественных текстах логика взаимообусловленности между структурой хронотопа, природой лирического сознания и слова, спецификой лирического сюжета, особенностями лирической аксиологии,  не может быть решен в рамках данной небольшой работы и требует дальнейших исследований.


Библиографический список
  1. Шеффер Ж.-М. Что такое литературный жанр? М.: УРСС, 2010. 192с.
  2. Лосев А.Ф. Бытие – имя – космос / Сост. и ред. А.А. Тахо-Годи. М.: Мысль, 1993. 958с.
  3. Лосев А.Ф. Миф – число – сущность / Сост. А.А. Тахо-Годи. М.: Мысль, 1994. 919с.
  4. Ибатуллина Г.М. Человек в параллельных мирах: художественная рефлексия в поэтике А.П. Чехова. Стерлитамак: СГПА, 2006. 201с.
  5. Ибатуллина Г.М. Принцип рефлексии в художественной структуре эпических жанров (к постановке проблемы) // Научные труды СГПА им. Зайнаб Биишевой. Т.2. Серия «Гуманитарные и социальные науки». №1. Стерлитамак: СГПА, 2012. С. 40-46.
  6. Ибатуллина Г.М. Жизнь сознания в Покаянии и Покаянной исповеди (О рационально-рефлексийном и иррационально-трансцендентном становлении сознания в таинстве Покаяния) // Hermeneutics in Russia. 1999. Issue 1. Volume 3/ http: //www.tversu.ru/Science/Hermeneutics/1999-1/1999-1-12.pdf


Количество просмотров публикации: Please wait

Все статьи автора «Ибатуллина Гузель Муртазовна»


© Если вы обнаружили нарушение авторских или смежных прав, пожалуйста, незамедлительно сообщите нам об этом по электронной почте или через форму обратной связи.

Связь с автором (комментарии/рецензии к статье)

Оставить комментарий

Вы должны авторизоваться, чтобы оставить комментарий.

Если Вы еще не зарегистрированы на сайте, то Вам необходимо зарегистрироваться:
  • Регистрация