На сегодняшний день тема вооруженных столкновений, их причин и по­следствий яв­ляется далеко не новой для гуманитарных наук. Исследование противоречий, толкающих от­дельных людей и целые государства к насиль­ственным способам решения стоящих перед ними проблем, по разным при­чинам интересует историков, философов, политологов, социо­логов и т.д. При этом опыт по­казывает, что на протяжении долгого времени исследо­вания вооруженных конфликтов, как в России, так и за ее пределами, часто фокусировались на от­дельных, по­рой мало связанных между со­бой аспектах, что не только осложняло по­строение целостной классификационной схемы, но и привело к пу­танице в терминологии.

Содержание понятий «конфликт», «война», «вторжение» регулярно становилось объ­ектом острых споров между учеными-обществоведами, принадлежащими к разным науч­ным направлениям. Ход и результаты этих дискуссий важны хотя бы потому, что именно тонко­сти использования по­добных терминов нередко играли в меж­дународных отношениях клю­чевую роль – в частности, в период Карибского кризиса 1962 года действия США в от­ноше­нии Кубы были названы не «блокадой», а «карантином»: «Замена термина мотивирова­лась тем, что блокада – это в международном праве акт войны, тогда как слово карантин та­кого смысла не несет» [4, с. 15].

Обратимся к фактам.

Термин «конфликт» является одним из наиболее общеупотребительных в большин­стве гуманитарных наук. В этом состоит главная сложность его трактовки, так как содержа­ние данного понятия, например, в военно-полити­ческом и со­циально-психологическом смысле может сильно разниться. К примеру, для представителей психолого-педагогической науки одной из главных характеристик конфликта является возникновение негативных эмо­ций между его участни­ками. Однако эта точка зрения с трудом приме­нима к конфликтам во­енным и военно-поли­тическим, ведь, как заметил не­мецкий мыслитель К. Шмитт в работе «Понятие политиче­ского», «врага в политиче­ском смысле не требу­ется лично ненави­деть», хоть он и представ­ляет собой «нечто иное и чуж­дое» [16, с. 294-295]. Действительно, в ходе воору­женных столкновений военно­служащие противо­стоящих ар­мий могут сражаться, не ис­пытывая нега­тив­ных эмоций по отношению к про­тив­нику, а про­сто ис­пол­няя приказы командо­вания. С другой стороны, для полито­логов и военных теоретиков понятие «конфликт» тесно сопря­жено с применением сторонами «насильственных форм и способов борьбы» [2, с. 36-37]. Данная пози­ция также является весьма спорной, так как противостояние (особенно в политической, а иногда – и в военной сфере) может носить скрытый характер (разведывательный, информа­ционно-психологический, идеологический и т.д.) без применения прямого насилия.

Если учесть, что становление конфликтологии как науч­ной дисцип­лины в России про­ходило в целом бессис­темно, при отсутствии об­щепринятых норм и правил проведе­ния ис­следований и формулировки выводов, то не удивительно, что сегодня практически каждый специалист (осо­бенно в на­учно-педаго­гической среде) подчас убежден в правильности соб­ственного подхода, в то время как иные трактовки конфликт­ности признаются неверными или даже антина­учными. Многие совре­менные педагоги и исследователи часто исходят из по­зиций близких солипсизму, поэтому полагают собст­венную картину разви­тия науки о конфликтах, подчас основанную на обрывочных представлениях, един­ст­венно вер­ной и не подлежащей сомнению. В целом, можно выделить три группы ученых, занимающихся изу­чением противоречий в различных сферах жизни общества.

Одни отечественные и зарубежные психологи (а за ними и социологи) восприни­мают конфликт исключительно в негативном ключе, как явление, направленное на дезинте­грацию общества, приводящее к разрушению мате­риальных ценностей и замедляющее соци­ально-политический прогресс. В таком ракурсе основные усилия науки, религии, философии должны быть направлены на сдерживание, предотвращение конфликтных ситуаций, несу­щих угрозу цивилизованному обществу. Эта позиция достаточно ярко выра­жена в политико-философских работах Я.А. Комен­ского, Ж.-Ж. де Селлона, Л.Н. Толстого, П.А. д’Эстурнеля де Констана и еще многих мыслителей.

Другая группа исследователей придерживается мнения, что конфликт является не от­клонением от нормы, а естественным состоянием общества, стремящегося к развитию. Тем самым, конфликтная ситуация может быть обусловлена не столько негативными эмоциями, испытываемыми по отно­шению к какой-либо личности или группе, сколько объективными противо­речиями, возникающими между этими личностями и группами в процессе социаль­ного взаимодействия. Иными словами, конфликт в развивающемся обществе нормален и даже неизбежен, поэтому внимание ученых и полити­ков должно быть сконцентрировано не на его предотвращении, а на миними­зации возможных отрицательных последствий. Форми­рование такого под­хода, как правило, связывается с именем немецкого социолога Г. Зим­меля, который в работе «Человек как враг» [6, с. 501-508] апеллировал к наличию у человека «ап­риорного инстинкта борьбы», который в процессе коммуникации «высту­пает с неизбежностью реф­лекторного движения». Впрочем, и до него схожие мысли высказывали Т. Гоббс, А. Бентли, И.Г. Гердер и другие философы.

Наконец, третья группа ученых склоняется к идее о наличии у конфлик­тов конструк­тивного потенциала воздействия на личность, общество, органи­зацию и государ­ство. По мнению сторонников данной доктрины, соци­ально-политический конфликт может способст­вовать сплочению единомыш­ленни­ков, переоценке ценностей и разрядке напряженности в обществе, ус­корению его развития, получению новой информации и т.д. Например, началь­ник рос­сийской императорской Акаде­мии Ген­штаба генерал Г. Леер называл войну «одним из са­мых быст­рых и могущественных цивилизаторов человечества», а голланд­ский социолог С.Р. Штейнметц в ряде работ прово­дил мысль, что именно в способности вести войны со­стоит коренное отличие человека от животного [22, 23, 24]. Подобные идеи разделяли не только исто­рики и со­циологи, но и многие эконо­мисты – Ф. Хайек, Р. Поленберг, Э. Хансен – по мнению которых, военные столкновения способны интенсифи­цировать хо­зяйственное развитие враж­дующих стран, что неоднократно на­блюдалось в XX веке. Именно благодаря трудам при­верженцев данной точки зрения в XX – XXI веках кон­фликтология офор­милась как само­стоятельная науч­ная от­расль.

На данный момент большинство представителей гуманитарных наук ис­ходят из воз­можности существования у социальных столкновений как конст­руктивного, так и деструк­тивного для общества потенциала в зависимости от масштаба, мотивации участников, дли­тельности противостояния и множе­ства других факторов. Подобная разность трактовок и оценок позволяет современным исследователям адап­тировать для изучения военно-полити­ческих столкновений тео­рии, сформулированные в рамках различных подходов, и вклады­вать в поня­тия «кон­фликт» и «вооруженный кон­фликт» совершенно разный смысл. Допол­нительную сложность в этом плане создает и тот факт, что до середины XX века общеприня­того определения понятия «воо­руженный кон­фликт» не существовало – вместо него исполь­зовались выра­жения «военный конфликт» или «война», которую К. Клаузевиц охаракте­ри­зовал как «продолжение политики иными средст­вами». Тем не менее, ста­вить знак равенства между понятиями «вооруженный конфликт» и «война» было бы преждевременно. Во-пер­вых, очевидная граница между данными поня­тиями долгое время пролегала в юридической плоско­сти – суще­ствование войны напрямую зависело от официального объявле­ния, а ее прямым следст­вием было введение в стране во­енного положения и, соответственно, переход органов государственной власти в особый ре­жим функционирования. Во-вторых, генералом М.А. Гареевым и другими специалистами высказывалось мнение, что война – это «не только столкновение вооруженных сил, но и борьба в области политики, экономики, идеологии» [3, с. 86]. То есть, вооруженная борьба состав­ляет лишь один из элементов противостояния, которое развора­чивается между сторонами конфликта.

В 1949 году в рамках Женевских конвенций было утверждено оп­ределение по­нятия «вооруженный кон­фликт», под которым понималось «лю­бое разногласие, возникающее ме­жду двумя государствами и приводящее к дей­ствиям лиц из состава вооруженных сил». Как видно из данного предло­жения, описываемый термин связывался исключительно с со­стоя­нием меж­государственного противоборства, что существенно ограничивало возможно­сти его применения к разным типам конфронтацией.  Уточнение приведенному определению было дано в документах «Международного трибу­нала по бывшей Юго­славии», в которых экспер­тами ООН была использована сле­дующая дефиниция: «воо­руженный конфликт имеет место всегда, когда в отноше­ниях ме­жду государ­ствами используются вооруженные силы или ко­гда имеет место длительное воо­руженное насилие между правительством и организо­ван­ными вооружен­ными группами или между такими группами в рамках од­ного государства» [12, с. 133-135]. Как видно, это определение отличается гораздо большей широтой и охватывает боевые дей­ствия не только межгосударственного, но и немеждународного характера. Обращает на себя внимание, что в приведенной цитате упомина­ются три вида воору­женных конфликтов, раз­деленные по типу участников: между не­зави­симыми государствами, между законным прави­тельством государства и оп­позиционными силами, между негосудар­ственными субъектами. Как ни странно, данная классификация во многом является прямым порождением конфлик­тологической мысли.

Вообще, начиная еще с Демокрита, ученые и философы стремились раз­делить воору­женные конфликты на два типа: международные и неме­ждуна­родные. Общеизвестно изре­чение древнегреческого философа по дан­ному вопросу: «Гражданская война есть бедствие для той и другой враждую­щей стороны, ибо и для победителей, и для побежденных она оди­наково ги­бельна». Иными словами, с античных времен граница между этими типами но­сила не столько юридический, сколько морально-этический характер. Ис­пользо­вание средств воо­руженной борьбы при решении внутриполитических проблем считалось недопустимым, в то время как применение подобных ры­чагов воз­действия к другим странам нареканий не вы­звало. Характерно, что подобный взгляд сохраня­лся на протяжении веков до настоящего времени, поскольку конструктив­ные функции конфликтов, как правило, связывались и свя­зываются с внеш­ними войнами, а деструктивные – с вооруженными конфликтами немежду­народного характера.

К примеру, дореволюционному российскому правоведу Ф.Ф. Мартенсу принадлежат такие слова: «Междоусобные войны всегда гораздо больше вы­зывают у воюющих чувство ненависти и возбуждают страсти, чем война ме­жду независимыми народами» [10, с. 189]. Это сужде­ние разделял и один из основате­лей «теории элит» итальянский социолог Г. Моска, по мне­нию которого «войны с иностранцами» способствуют «определенному умиротворению» и дают выход «жажде кон­фликта», благодаря чему «уменьшается опасность, что она выльется в гражданские войны и внутренние распри» [11, с. 98]. Аналогич­ным образом отечественный исследова­тель, доцент РГГУ М.Г. Смирнов при­знает существование позитивного потенциала лишь за внешними столкнове­ниями, которые «ведут к качественному изменению состояния общества». Его аргументами служат следующие суждения: «Многие государст­венные инсти­туты начинают выполнять специфические функции, порожден­ные вой­ной. Вся жизнь и быт общества, его экономика перестраиваются, усиливается централизация власти, концентрация материальных и духовных сил страны в целях достижения победы» [13, с. 43].

Причина столь негативного отношения к междоусобным военным кон­фликтам со­стоит в том, что они долгое время не подпадали под действие «обычаев войны» и «права войны», поэтому применяемые в ходе них методы и средства до сих пор характеризуются бескомпромиссностью и порой даже бесчеловечностью. Часто сложность возникших проти­воречий ведет к не­при­миримости противостояния, когда война заканчи­вается лишь с побе­дой од­ного из лаге­рей, а мирные способы урегулирования вообще не при­нимаются во вни­мание. Бескомпромиссность противостояния в значи­тельной степени обуслов­лена тем об­стоятельством, что противо­борствующие лагеря нередко явля­ются субъектами, не считаю­щими себя обязанными соблюдать нормы меж­дународного гуманитарного права. Так, пов­станцы часто бывают разобщены, не всегда придерживаются однознач­ного политического курса и могут не разбираться в правовых аспектах веде­ния боевых действий. К тому же, в ус­ловиях междоусобицы сложно ожидать от одной из сторон соблюде­ния пра­вил ведения войны, если другая сторона сознательно их нарушает, чтобы та­ким образом нивелировать превосходство противника.

Для европейской научной мысли первым шагом на пути решения данной проблемы стала разработка научного определения данного типа конфликтов – создано оно было лишь в начале 2000-х годов группой исследователей, работавших под эгидой Международного ин­ститута гуманитарного права, и звучало следующим об­разом: «немеждународные вооружен­ные конфликты являются вооружен­ными столкновениями, имею­щими место в пределах тер­ритории одного го­сударства, при этом вооружен­ные силы ни одного другого государства не участвуют в них на стороне, про­тивостоящей центральному правитель­ству» [25, с. 2]. К сожалению, данное определение имеет несколько изъянов – во-пер­вых, оно не учи­тывает возможность вмешательства иностранных государств во внутренние конфликты на территории другого государства (интервен­цию), во-вторых, не подразумевает возможность военного противо­борства в ситуации отсутствия в стране центрального правительства, в-третьих, не со­держит упоминаний о разновидностях вооруженных конфликтов немеждуна­родного характера. Ме­жду тем, в науке таковых выделяется, как минимум, две: восстание (мятеж) и граж­данская война.

Первая возникает как стихийно, так и организованно (в результате заго­вора против существующей политической власти); восставшие обычно при­держиваются определенных лозунгов и даже могут иметь программные до­кументы, но их социальная база ограничена. В восстании, в отличие от граж­данской войны, чаще всего принимает участие одна социальная группа, ин­тересы которой каким-то образом оказались ущемлены действующей вла­стью. Вдобавок, восстание направлено против легитимного правительства, а гражданская война нередко разворачивается в стране, где таковое правитель­ство отсутствует вовсе – собст­венно, как раз неготовность признать легитим­ность равного по рангу оппонента при­дает во­енно-политическому противо­стоянию особый накал и остроту. Иными сло­вами, делить гра­жданские войны на симметричные (ме­жду равными по рангу оппонентами) и ассиметричные (между неравными по рангу оппонентами) не представляется возможным. Нако­нец, граж­данская война возникает с одной стороны – при наличии объективных противоречий между социаль­ными группами, а с другой – как следствие ка­ких-либо непредвиденных со­бытий, вызвавших де­зинтеграцию общества. Это означает, что в отличие от международных кон­фликтов, внут­ренние воо­руженные столкновения носят не активный, а реактивный характер. Помимо этого, одной из присущих гражданским войнам очевидных черт явля­ется внутрен­няя не­стабильность страны, в которой протекает конфликт, прояв­ляющаяся в самых разных сферах – от неста­бильности территориаль­ного уст­ройства и дестабилизации устояв­шейся системы социальных связей до дисба­ланса сферы денежного обращения, торговли, здраво­охранения, транс­порта и т.д.

Нередко бескомпромиссный характер гражданских войн свя­зан с заметным повыше­нием политической активности масс, ко­торым свойст­венны такие черты как «односторон­ность и преувеличение», а они, по словам французского психолога Г. Ле Бона, знаменуют собой отказ от со­мне­ний и коле­баний. Массам «знакомы только простые и крайние чув­ства» [20, с. 31, 33], кото­рые при­нимаются или отвергаются целиком. Поэтому политиче­ский про­тивник, с ко­торым идет фронтальное противостояние, воспринима­ется массой не иначе как объект унич­тожения. Тем самым, в отличие от иных типов внутриполитических конфликтов, в ходе граж­данских войн использование противниками средств военного на­си­лия приобретает не­огра­ниченный характер, порождая абсолютизацию ка­ра­тельно-репрессив­ных методов управ­ле­ния, террор в отношении мирного на­селения, милитаризацию общества. Проблема эта стоит так остро, что в конце XX века евро­пейские юристы называли пе­ренесение принципов ведения внешних войн в сферу регулиро­вания войн гражданских од­ной из своих главных за­дач [18, с. 140].

Сегодня в основу классифи­ка­ции подобных конфликтов, по-види­мому, должна быть положена мотивация участни­ков, которая, в конечном счете, зависит от типа события, под­толкнувшего их к открытой борьбе. То есть, совершенно по­нятно, что гражданская война может возникнуть, «или когда раскалывается примерно пополам армия и на одной тер­ритории возникают две враждебных государственности, или когда возникает нефор­мальная вооруженная сила, по мощи сравнимая с армией» [7, с. 18], однако причины и предпо­сылки такового раскола нуждаются в уточнении. По мнению известного российского со­циолога П.А. Со­рокина, «все гра­жданские войны в прошлом происходили от резкого несоот­ветствия высших ценностей у революцио­неров и контрреволюционеров» [14, с. 142], то есть происхо­дили под воздействием революции. Опыт современных ис­следований позво­ляет не согла­ситься с этим авторитетным мнением и утвер­ждать, что наличие революционной нестабиль­ности («неразберихи» по вы­ражению замести­теля Генерального секретаря ООН Ж.-М. Ге­энно [19, с. 8]) является не единственной причи­ной граж­данских войн. Можно выделить следующие их разно­видности:

1)       династические – имеют место в монархических государствах и вы­званы борьбой за власть в стране между представителями правящей династии или конкурирующими дина­стиями в условиях отсутствия общепризнанного наследника престола;

2)       революционные – вызваны произошедшей в стране революцией, вследствие чего борьба ведется между ее сторонниками и противниками;

3)       автономистские (сепаратистские) – имеют место в многонациональ­ных или по­ликонфессиональных государствах и вызваны борьбой компактно проживающих этниче­ских или религиозных групп за не­зависимость или автономию;

4)       индуцированные – возникают под влиянием примера извне или внеш­него воздейст­вия, часто при отсутствии объективных оснований.

Основываясь на данных утверждениях, классификационную схему воо­руженных конфликтов можно графически представить следующим образом:

Фактически, «толчком» к началу гражданской войны могут послужить события раз­ного масштаба и значимости: революция, государственный пере­ворот, смерть законного правителя, «полный распад правительственной власти в стране» [9, с. 13], принятие дискриминаци­онного или ан­тидискриминацион­ного закона и т.д. При этом практически лю­бая граждан­ская война по своей природе мно­гомерна, то есть, порождена целым ком­плексом противоречий по значи­мым со­циальным, политическим, экономиче­ским и иным вопросам, мирное раз­реше­ние которых оказалось невозможным или нежела­тельным хотя бы для одной из конфликтующих сторон. Отсюда, вполне логично, что проте­кает конфликт од­новременно во всех названных областях и исключительно военными дейст­виями не ограничивается. В свою очередь, много­сторонность кон­фликта естественным образом при­водит к его массово­сти, так как возникшие в обществе системные проти­воречия в той или иной степени за­траги­вают ос­новную массу населе­ния страны.

Вместе с тем, наука различает подобные кон­фликты и по дру­гим признакам – к при­меру, по месту проведения сущест­вуют локальные, экстерриториаль­ные («экспортируемые») и трансграничные гражданские войны [1, с. 88-90]. Первые идут исключи­тельно на территории одного государства; вторые имеют тенденцию к распространению на соседние страны из-за того, что одна из противоборствующих сторон преследует вой­ска про­тивника, пытающиеся скрыться на чужой территории; третьи – возни­кают между правитель­ственными силами од­ного государства и негосударст­венными субъектами на территории другого государства, вследствие чего боевые действия идут по обе стороны границы.

Мало того, в рамках современных представлений можно выделить три формы ин­тер­национализации внутреннего вооруженного конфликта [5, с. 90-106]:

1)       прямая поддержка группировок, участвующих во внутреннем противо­борстве, раз­ными государствами или группами государств;

2)       вмешательство иностранного государства или группы государств в кон­фликт на сто­роне одной из противоборствующих группировок;

3)       вмешательство иностранного государства или группы государств в кон­фликт с це­лью его урегулирования.

Такие случаи в истории международных отношений далеко не редки. Например, только в XX веке через интернационализацию прошли вооружен­ные конфликты в Финлян­дии в 1918 году (противников поддерживали в ос­новном РСФСР, Германия и Швеция), в Испании в 1936–1939 годах (наибо­лее активными иностранными участниками в ней были Германия, Италия, Португалия и СССР), во Вьетнаме в 1957–1975 годах (в этом конфликте в разной степени принимали участие около 10 зарубежных стран), в Никарагуа в 1981–1990 годах и т.д. В вооруженном конфликте в России в 1918–1920 годах также участво­вало также более де­сятка стран.

Общеизвестно, что гражданские войны и смуты могут быть спровоциро­ваны между­народными конфликтами. В частности, эту тему затрагивал еще во второй половине XIX века публицист М.П. Драгоманов, об этом же феномене говорил и В.И. Ленин, используя те­зис о «превращении империалистической войны в гражданскую войну» [8, с. 40]. Однако надо пони­мать, что верное и обратное утверждение. Хотя граж­данская война является внутрипо­лити­ческим по форме кон­фликтом, она имеет склонность к превращению в событие между­на­род­ного масштаба. Для объяснения сущности таких ситуаций в науке используется термин «ин­тер­национализированный вооруженный конфликт» или «смешан­ный конфликт», под кото­рым понимаются «военные действия внутри страны, которые при­нимают харак­тер междуна­родных» [15, с. 131]. Вновь обратимся к материа­лам МТБЮ: «в случае внутреннего вооруженного кон­фликта, начи­нающегося на террито­рии госу­дарства, он может стать международным… если 1) другое государ­ство вме­шивается в этот конфликт, используя свои войска, или если 2) неко­торые участники внутреннего вооруженного кон­фликта действуют от имени этого дру­гого государства» [1, с. 71].

По всей видимости, ключевым в данной схеме является тот факт, что иностранное во­енное вмешательство ведет к интернационализации внутрен­него вооруженного конфликта независимо от своей интенсивности [17, с. 37-83]. Так, чис­ленность воинского контингента, отправлен­ного в другую страну для проведения военно-политических операций, решающего значения в данном вопросе не имеет. Даже минимальное количество зарубежных военспе­цов может изменить баланс сил и способствовать эс­калации кон­фликта.

В XIX–XX веках интернационализация была обусловлена не столько инициативой международного сообщества, сколько стремлением самих уча­стников внутреннего кон­фликта заручиться поддержкой из-за рубежа. Такого рода помощь должна была уравнове­сить силы или склонить «чашу весов» на сторону того из противоборствующих лагерей, кто смог заручиться поддерж­кой более могущественной державы. Поводом к интернационализа­ции могло служить принципиальное неравенство сил (асимметрия в во­енно-техниче­ском и политическом потенциале), нарушение противником об­щепринятых правил и законов, а также непропорционально большое число жертв с одной из сторон.

Сегодня наблюдается иная ситуация – широкое распространение полу­чили операции по принуждению к миру, в рамках которых доминирующей стала после­довательность «сила – право – мир». Ведь государства, как пра­вило, не стремятся признавать суще­ствование воо­руженного конфликта в рамках своих границ (даже в тех слу­чаях, когда он очевиден), по­этому меж­дународному сообществу приходится использовать силовые методы оста­новки взаимного насилия. Этот механизм современные французские иссле­дователи называют «гибридом из диплома­тических и военных методов раз­решения конфликтов». Силовое воз­действие в этой системе не является глав­ным элементом, но обойтись без него невоз­можно – как пишет француз­ский генерал П. Сартр, «отказ от использования силы ради достижения целей ми­ротворческой операции придает ей некий имидж, который не только не сдерживает деструктивные элементы, но и даже может спровоцировать их» [21, с. 10].

Подводя итоги, можно сделать вывод, что международные и немежду­народные воо­руженные конфликты (как в прошлом, так и сегодня) не только сходны по методам проведе­ния, но и способны усиливать эскалацию друг друга. Особенно актуально это для граждан­ских войн, которые в равной сте­пени могут быть, как порождены внешними конфликтами, так и инспириро­вать их начало.

1. Вите С. Типология вооруженных конфликтов в международном гуманитарном праве: правовые концепции и реальные ситуации. // Международный журнал Красного Кре­ста. 2009. Том 91. №873.
2. Война и мир в терминах и определениях. /Под ред. Д.О. Ро­гозина. М., 2004.
3. Гареев М.А. Сражения на военно-историческом фронте. М.: Инсан, 2008.
4. 25-летие Кубинского ракетного кризиса 1962 года. Конференция американских и совет­ских политиков и ученых в Вашингтоне. // Вопросы истории. 2013. №3.
5. Егоров С.А. Косовский кризис и право вооруженных конфликтов. // Между­народное право. 2000. №3.
6. Зиммель Г. Человек как враг. // Избранное. Том 2. М.: Юрист, 1996.
7. Кара-Мурза С.Г. Гражданская война (1918–1921) – урок для XXI века. М., 2003.
8. Ленин В.И. Положение и задачи социалистического интернационала. // Полное собрание сочи­нений. Том 26. М.: Политиздат, 1969.
9. Манжосов А.А. Международно-политические аспекты регулирования политической ситуа­ции. // Московский журнал международного права. 2000. №4.
10. Мартенс Ф.Ф. Современное международное право цивилизованных народов. Том 1. СПб., 1898.
11. Моска Г. Правящий класс. // Социологические исследования. 1994. №12.
12. Паулюс А., Вашакмадзе М. Ассиметричная война и понятие вооруженного кон­фликта – попытка разработать концептуальную модель. // Международный журнал Крас­ного Креста. 2009. Том 91. №873.
13. Смирнов М.Г. Вооруженный конфликт немеждународного характера: международно-право­вой аспект. М.: Норма, 2014.
14. Сорокин П.А. Причины войны и условия мира. // Социологические исследования. 1993. №12.
15. Стюарт Дж.Г. К единому определению вооруженного конфликта в международном гумани­тарном праве: анализ интернационализированного вооруженного конфликта. // Ме­ждународ­ный журнал Красного Креста. 2003. Том 85. №850.
16. Шмитт К. Понятие политического. // Антология мировой политической мысли. Том 2. М., 1997.
17. Cryer R. «The fine art of friendship»: jus in bello in Afghanistan. // Journal of Conflict and Security Law. 2002. Vol. 7. №1.
18. Current Problems of International Law: Essays on the UN and the Law of Armed Conflict. /Ed. By A. Cassese. Milano, 1975.
19. Guehenno J.-M. Robust Peacekeeping: Building Political Consensus and Strengthening Com­mand and Control. // Robust Peacekeeping: the Politics of Force. New-York: Center on International Co­operation, 2009.
20. Le Bon G. Psychologie der Massen. Leipzig, 1919.
21. Sartre P. Making UN Peacekeeping More Robust: Protecting the Mission, Persuading the Ac­tors. New-York: International Peace Institute, 2011.
22. Steinmetz S.R. Der Krieg als sociologisches Problem. Amsterdam: W. Versluys, 1899.
23. Steinmetz S.R. Die Philosophie des Krieges. Leipzig: J.A. Barth, 1907.
24. Steinmetz S.R. Soziologie des Krieges. Leipzig: J.A. Barth, 1929.
25. The Manual on the Law of Non-International Armed Conflict. /Ed. by M.N. Schmitt, C.H.B. Gar­raway, Y. Dinstein. Sanremo, 2006.

Все статьи автора «Manheim»