Великая сложность и непредсказуемость человека является одной из вечных загадок, которую разгадывают гении всех времен. Можно утверждать, что Достоевский глубоко познал душу человека, осознал ее экзистенциальную многомерность  и диалектическую противоречивость, но, пожалуй, главное заключается в том, что «русский Данте» отразил в своем творчестве ее темные и хаотические глубины, создав чрезвычайно многогранную и многоуровневую модель личности. Нам представляется, что русский литератор, разрабатывая образы своих персонажей, передавал аутентичный интеллектуальный опыт последующим поколениям, более того, большинство его пророчеств относительно судьбы России и человеческой цивилизации  или сбылись, или продолжают сбываться. Достоевский в целом ряде своих произведений раскритиковал идеал эвдемонизма, который в современной постиндустриальной цивилизации приобрел общепринятый и эталонно-стандартизированный характер. Наиболее ярко концепт современного «эвдемонистического (хрустального) муравейника» описал в своей монографии виднейший политолог и консультант транснациональных элит  Ф. Фукуяма. В книге «Конец истории» он громогласно объявил о построении на глобальном общечеловеческом уровне такой цивилизации, которая символизируется пиком антропогического развития и устраивает все государства нашей планеты. По мнению Ф. Фукуямы, главное препятствие на пути построения гармоничной общечеловеческой цивилизации – это наличие стран с альтернативными моделями экономического и политического развития. Но все альтернативные модели исчерпали себя. По мнению политолога, СССР рухнул вследствие неэффективной модели экономического устройства, впрочем, Ф. Фукуяма настаивает на целом многоцветии эндогенных причин разрушения русской государственности в 1991 году, упоминая о том, что государство распалось и вследствие перерождения советской партийной и силовой номенклатур. Впрочем, это уже другая тема. Ф. Фукуяма, безусловно, имел своих предшественников в области социально-философской мысли, откуда он заимствует значительную часть своих теоретических построений.   Японский политолог опирается на работы Г.Гегеля и К.Маркса, формулируя собственную концепцию построения эвдемонистического «либерального рая» в планетарном масштабе. Но, с другой стороны, от размышлений К.Маркса концепт Ф. Фукуямы отличается принципиальным образом, так как немецкий философ и экономист видел «конец истории» в рамках коммунистического проекта, а консультант современных транснациональных элит в рамках экономики мамонизма и торжества гедонистического общества потребления. Мысль японского аналитика предельно проста: для построения общечеловеческого «либерально-космополитического» рая на земле все государства нашей планеты должны в срочном порядке ввести у себя «демократию», рыночную экономику, ликвидировать все барьеры для свободного перемещения товарных и сырьевых ресурсов, внедрить «многопартийную систему», «свободу слова» и т. д. После проведения данной нелиберальной процедуры по всему миру «японский Сократ» гарантирует наступление эры всеобщего благоденствия и процветания. Казалось бы в рамках теоретического концепта идеи политического консультанта кажутсявполне логичными и  убедительными: закончится длительная эпоха межэтнических войн и ненависти, голода и нищеты, исторический период противостояния идеологических систем и т. д. Но, на наш взгляд, самым слабым местом книги «Конец истории» является концепт человека, который презентует читателю японский социальный философ, его схема напоминает несколько «наивный» взгляд на личность в сочинениях Ж.Ж.Руссо. Ф. Фукуяма не видит в ней «деструктивное архетипическое подполье», и именно по этой причине концепция консультанта мирового олигархата приобретает ярко выраженные утопические  родовые черты. Неужели японский ученый столь наивен? Нам представляется, что нет. Подобная модель человека есть результат той идеологической концепции, которую проповедует ученый. Желание мировой политической элиты полностью рационализовать поведение всех жителей планеты проявляется крайне многообразно: принудительная чипизация всех индивидов в будущем, при которой задействованы мощнейшие средства слежения и контроля за каждым жителем планеты, осуществляется глобальная манипуляция сознанием личности, что придает ей шаблонные и предсказуемые индивидуально-психологические черты и соответствующее поведение конформиста и т. д.

Стремление мировой финансово-политической элиты, владеющей сущностным изменением истории, полностью рационализировать жизнь человека абсолютно логично, т. к. это придает перманентную стабильность той глобальной системе, которую они выстраивали не одно столетие. Тотальный диктат разума транслирует новую архитектонику единого общечеловеческого либерально- космополитического рая на земле. Любой талантливый социальный философ должен обладать латентными навыками психоаналитика, способностью улавливать слабо вербализованные  намеки своих работодателей и заказчиков.  Именно так появилась книга Р. Фукуямы о завершении исторического процесса. Но, на наш взгляд,  самое слабое ее место – это концепция человека как своеобразного «либерального» Голема, лишенного свободы воли, бесчеловечность, возведенная в норму, метафизическая патология нормальности.

По оценкам многих литературоведов, Достоевский является одним из самых издаваемых русских авторов в Западной Европе. Что же помешало г-ну Ф. Фукуяме внимательно изучить его произведения, прочитав которые, он бы, вероятно, смотрел на человека как на сложное и антиномичное существо, чье поведение невозможно полностью рационализировать? Интертекстуально Ф. Фукуяма позиционирует личность как лишенную эмоций машину, потребляющую материальные блага.   Часто ли на страницах книги японского политолога фигурируют слова душа, совесть, страдание? Эйдетически человек в монографии японского политолога экзистирует как мельчайший элемент огромного «социального муравейника» гигантской безлико-жестокой машины. Круговорот акций, финансовых активов, трудовых ресурсов, научных разработок символизирует изгнание всего живого из человеческой души, непреодолимую и трагическую одномерность человека, укорененность его только в мире гедонистического потребления: «Много ли есть онтологически реального в биржах, банках, в бумажных деньгах, в чудовищных фабриках, производящих ненужные предметы или орудия истребления жизни, во внешней роскоши, в речах парламентариев и адвокатов в газетных статьях, много ли есть реального в росте ненасытных потребностей?»[2, с.67]. Власть мамонизма тотальна. Действительность устроена в соответствии с принципами ньютоновской механики.  Но данная схема начала сдавать сбой: как бы ни стремилась глобальная элита полностью изъять свободу воли из сущности экзистенции, у нее все еще нет технологий, способных на тотальную и окончательную рационализацию поведения личности. Люди не хотят быть «фортепьянными клавишами», «безликими винтиками» огромных социальных машин. Подпольный господин Достоевского, как бы полемизируя с концептом Ф. Фукуямы, заявляет, что личность не есть бездушный автомат, повинующийся заложенной в нее извне программе действий, мотивации,  неаутентичного мировоззрения: «Именно свои фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой единственно для того, чтоб самому себе подтвердить (точно это так уж очень необходимо), что люди все еще люди, а не фортепьянные клавиши, на которых хоть и играют сами законы природы собственноручно, но грозят до того доиграться, что уж мимо календаря и захотеть ничего нельзя будет» [4, с. 473]. Нам представляется, что полностью отождествлять сентенции подпольного господина с аутентичной позицией Достоевского опрометчиво, однако многие идеи, высказанные «джентльменом с ретроградной физиономией», дублируются самим писателем в его журнале и письмах. Впрочем, Л. Шестов, например, настаивал на том, что именно в «подпольном господине» отразился весь аутентичный Достоевский, отразился без всяких оговорок и художественных вымыслов: «Ему самому страшно было думать, что «подполье», которое он так ярко обрисовывал, было не нечто ему совсем чуждое, а свое собственное, родное» [15, с. 13.].

Ф. Фукуяма основывает свою концепцию на глобальном принципе выгоды, который он позиционирует как вневременной и наиболее универсальный. Либерально-демократическая модель мироустройства презентуется им как наиболее выгодная для экзистенции человека.  Она способна предоставить личности целый паноптикум всевозможных благ: огромный сегмент развлекательной индустрии, возможность широчайшего удовлетворения самых рафинированных потребностей, возможность ощутить иллюзию собственной свободы, мнимую уверенность в том, что личность является ныне творцом своего «жизненного проекта» (Ж.П.Сартр) и т. д. По мнению Ф. Фукуямы, другие модели мироустройства менее выгодны для современного «орануса» (ORANUS – в терминологии В. Пелевина), и потому демократия, основанная на рыночной экономике, являет миру символ «конца истории». Человечеству нет смысла более стремиться к чему-либо, кроме как к гедонистическому потреблению материальных благ. Никто, по мнению «японского Сократа», не будет рисковать своим стабильным положением в рамках Системы, все надындивидуальные онтологические  целиэкзистенции личности последовательно демонтированы. Нам кажется, что Ф. Фукуяма не учитывает личностного компонента как одного из главных факторов исторического развития и исторической прогностики. Живого человека он рассматривает абстрактно, вне его надэкономической мотивации, полагая, что жители всего мира одинаковы и стремятся только к комфорту, деньгам, потреблению, власти, собственности и т.д. Идеал личности по Фукуяме – накормленное и сытое человекоподобное существо, прототип П. Шарикова, но только с «буржуазной» начинкой: «Пес рад, что спит на солнышке и в миске есть еда, и у него нет недовольства своим положением. Его не волнует, что другие собаки работают  лучше, или что он застрял на карьерной лестнице, или что где-то на другом конце света собак угнетают. Если человек сможет создать общество, из которого изгнана несправедливость, его жизнь станет похожей на жизнь этого пса» [13, с.  466]. Идеалы оскотинивания человека имеют достаточно глубокие социальные истоки, мировому истеблишменту необходимо создать абсолютно специфического индивида, полностью лишенного надэкономической метафизики, необходимо создать послушного потребителя-раба.  Именно через данную процедуру в глобальном масштабе торжествует «одномерное мышление» (Г. Маркузе), которое стремится лишь к максимальному удовлетворению все более изощренных материальных потребностей. Но накопление богатств есть абсурдный процесс для Достоевского, ибо все накопленные «знаки стоимости» в одно мгновение превратятся в Ничто, необходимо аккумулировать лишь сокровища духа. В книге, которую литератор столь детализированно изучил на каторге, написано: «но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут». Надвигается глобальный экологический коллапс, который ставит под угрозу существование всего человечества.
Способна ли личность забрать с собой в могилу все свои благоприобретенные миллиарды? Возникает проблема аксиологического смысла самой гонки потребления. Примерно за 100 лет до работы Г. Маркузе «Одномерный человек» Ф. М. Достоевский писал о зарождающемся в рамках мировой цивилизации обществе, в основание которого кладется «ротшильдовская идея», идея тотального господства мамонистическиой мотивации человека (хлеба и зрелищ). Литератор в своем «Дневнике писателя» пророчески отметил: «Они вдруг почувствовали бы, так сказать, себя осыпанными счастьем, зарытыми в материальных благах; они, может быть, ходили бы или летали по воздуху, пролетали бы чрезвычайные пространства в десять раз скорей, чем теперь по железной дороге; извлекали бы из земли баснословные урожаи, может быть, создали бы химией организмы, и говядины хватило бы по три фунта на человека, как мечтают наши русские социалисты, — словом, ешь, пей и наслаждайся.<…>  Но вряд ли и на одно поколение людей хватило бы этих восторгов! Люди вдруг увидели бы, что жизни уже более нет у них, нет свободы духа, нет воли и личности, что кто-то у них всё украл разом; что исчез человеческий лик, и настал скотский образ раба, образ скотины, с тою разницею, что скотина не знает, что она скотина, а человек узнал бы, что он стал скотиной. И загнило бы человечество; люди покрылись бы язвами и стали кусать языки свои в муках, увидя, что жизнь у них взята за хлеб, за «Камни, обращенные в хлебы»»[4, с.6].

Так какой же все-таки идеал мироустройства предлагает нам г-н Ф.Фукуяма? Кем будет человек в этом «хрустальном дворце» неолиберального всеобщего благоденствия и благополучия? По Достоевскому, безусловно, сытой  человекообразной скотиной, утратившей идеалы Истины, Добра и Красоты, т.к. они не являются сущностными объектами экономического базиса,  средствами производства или элементами эквивалентного финансового обмена. Об этой фундаментальной онтологической опасности инверсии гуманистических идеалов писал в своей монографии М.Ф. Калашников: “Не прорисована Ф. Фукуямой и роль социального субъекта в процессе движения человечества к предполагаемому им устройству общества: социальный субъект остается где-то за кадром, все сводится к руководящей роли США” [5, с. 113].   По мнению «японского Гегеля», мир спасет отнюдь не красота, а развитие рыночных механизмов естественного отбора в рамках неолиберального развития человечества.  Ф. Фукуяма крайне часто возвращается в своей книге к образу индивида, чрезвычайно напоминающего доисторического неандертальца: «Конец истории будет означать конец войнам и кровавым революциям. Согласившись о целях, люди не будут иметь великих дел, за которые можно воевать. Они будут удовлетворять свои потребности путем экономической деятельности, но не будут рисковать жизнью в бою. Иными словами, они снова станут животными, какими были до того, как кровавые битвы начали историю» [13, с. 466]. Поражает та откровенность, с которой выступает один из видных консультантов мировых транснациональных элит, идеал оскотинивания как высший и фундаментальный этап всемирно-исторического процесса, его эсхатологическое завершение.

Но в данном случае смущает некая наивность философии японского политолога. Стоит заметить, что Достоевский еще в XIX веке подверг уничтожающей критике все основные антропологические и наивно-психологические доводы концепции Ф. Фукуямы о сущности человека. Разумеется, что полностью отождествлять «подпольного человека» с самим Достоевским достаточно опрометчиво, но, с другой стороны, критика эвдемонизма в «Записках из подполья» дублируется литератором и в «Дневнике писателя», где он выступает абсолютно от своего имени.  Для японского политконсультанта осталось незамеченным подполье души человеческой, его деструктивность и антиномичность, в своих антропологических рассуждениях Ф.Фукуяма остался на уровне философских концепций человека, распространенных в ХVIII веке. Впрочем, данный неоспоримый факт остался незамеченным для большинства исследователей книги «Конец истории». В своей прекрасной монографии В. А. Бачинин писал: «Осуществив свое открытие, Достоевский радикально изменяет классическую философскую модель человека, строившуюся на началах рационализма. В ней как будто пробивается брешь, сквозь которую открывается вид уходящей вниз бездны с царящим в ней хаосом. Достоевский словно предоставил мировому хаосу страницы «Записок из подполья», и тот устремился сквозь шлюз подполья в повседневную реальность, в человеческое сознание, внося смуту, рождая сумятицу, растерянность, изумление и страх. Подполье, несмотря на свою метафизическую природу, обретает у писателя статус антропологемы, т.е. сущностного субстрата – неотъемлемой принадлежности каждого человеческого существа» [1, с. 193]. Именно эта непредсказуемость личности, о которой чрезмерно много писал Достоевский, так пугает мировой истеблишмент, по этой причине футурологами всего мира с такой серьезностью обсуждаются концепты клонирования человека, фабричное производство (в прямом смысле этого слова) индивида без «качеств и свойств» (Р. Мюзель), без деструктивного подсознания, без непредсказуемости спонтанного и иррационального поведения (З. Фрейд, Э. Фромм, А. Шопенгауэр). Клонированный индивид есть базовый  элемент нового неолиберального рая на земле, который так обстоятельно описывает японский политолог в своей книге.

Следует заметить, что социально-философскими предшественниками Ф. Фукуямы являются не только Г. Гегель и К. Маркс, но и английский историк и социолог Г. Бокль, который в своих сочинениях настаивал на том, что по мере прогресса человеческой цивилизации, роста интеллектуальной сознательности личности, значительно сокращается количество войн и революций, снижается роль насилия в историческом процессе. И данный факт является математической закономерностью плавного перехода глобального сообщества от состояния дикости и варварства к цивилизации. Ф. Фукуяма буквально дословно повторяет данный эвдемонистический тезис своего «метафизического предшественника»: «Конец истории будет означать конец войнам и кровавым революциям. Согласившись о целях, люди не будут иметь великих дел, за которые можно воевать» [13, с. 466]. Стоит заметить, что сочинения Г. Бокля были довольно популярны в ХIХ веке в России, именно по данной причине Достоевский упоминает имя английского историка на страницах «Записок из подполья», отмечая, что он, как и Ф. Фукуяма,  в большей степени выдает желаемое за действительное: «Да-с, логистика! Ведь утверждать хоть эту теорию обновления всего рода человеческого посредством системы его собственных выгод, ведь это, по-моему, почти то же… ну хоть утверждать, например, вслед за Боклем, что от цивилизации человек смягчается, следственно, становится менее кровожаден и менее способен к войне. По логике-то, кажется, у него и так выходит. Но до того человек пристрастен к системе и к отвлеченному выводу, что готов умышленно исказить правду, готов видом не видать и слыхом не слыхать, только чтоб оправдать свою логику. Потому и беру этот пример, что это слишком яркий пример. Да оглянитесь кругом: кровь рекою льется, да еще развеселым таким образом, точно шампанское. Вот вам все наше девятнадцатое столетие, в котором жил и Бокль. Вот вам Наполеон — и великий, и теперешний. Вот вам Северная Америка — вековечный союз. Вот вам, наконец, карикатурный Шлезвиг-Гольштейн… И что такое смягчает в нас цивилизация? Цивилизация вырабатывает в человеке только многосторонность ощущений и… решительно ничего больше» [4, с. 467-468]. Стоит отметить, что кровь лилась рекой не только во времена Достоевского, но продолжает не менее интенсивно литься и в ХХI веке, несмотря на «пацифистские» увещевания Ф. Фукуямы. Более того, абсолютно очевиден рост количества региональных, этнических, межрелигиозных и геополитических конфликтов между разными субъектами мировой политики.

Таким образом, перед нами ярко обозначалось концептуальная ограниченность антропологической философии Ф. Фукуямы с довольно примитивной моделью человека. Та критика эвдемонизма, которую Достоевский предложил еще в XIX веке, полностью оправдалась на современном этапе развития всемирной цивилизации. Русский литератор нашел в человеке безмерную глубину и  онтологическую амбивалентность, от которой всегда прятали глаза рационалисты всех времен и народов (от Г.Гегеля до Ф. Фукуямы). Именно в этой сложности и антиномичности человека заключается бурная динамика исторического процесса, и очень жаль, что «японский Гегель» не понял этой вечной истины.

1. Бачинин В.А. Достоевский: метафизика преступления (Художественная феноменология русского протомодерна). СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2001. 412 с.
2. Бердяев Н.А. Смысл творчесва. Опыт оправдания человека. М.: АСТ, 2002. 688 с.
3. Бьюкенен П. Дж. На краю гибели. М.: АСТ, 2008. 349 с.
4. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15 томах. Т.4. Л.: Наука, 1989.782 с.
5. Калашников М.Ф. Социальный идеал. Теория и современность. Опыт социально-философского анализа. Пермь: Перм. кн. изд-во, 2006. 280 с.
6. Каримский А.М. Философия истории Гегеля. М.: Изд-во МГУ, 1988. 270 с.
7. Катасонов В.Ю. Капитализм. История и идеология денежной цивилизации. М.: Институт русской цивилизации, 2015. 1120 с.
8. Лесевицкий А.В. Образ человека будущего в политической философии Г. Маркузе и Ф.М. Достоевского //В книге: Образ человека будущего: Кого и Как воспитывать в подрастающих поколениях Базалук О.А. коллективная монография. Под редакцией О.А. Базалука. Киев, 2013. С. 307-327.
9. Лесевицкий А.В. Образ человека будущего: переход к постмодерну // В книге: Образ человека будущего: Кого и Как воспитывать в подрастающих поколениях Киев, 2012. С. 180-202.
10. Лесевицкий А.В. «Одномерный человек» как философская проблема в творчестве Г. Маркузе и Ф.М. Достоевского // Антро. 2013. № 1 (12). С. 114-132.
11. Лесевицкий А.В. Психосоциологический дискурс Ф.М. Достоевского в повести «Записки из подполья» // Политика, государство и право. 2013. № 7. С. 5.
12. Уткин А. И. Подъем и падение Запада. М.: АСТ, 2008. 761 с.
13. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: АСТ, 2004. 588 с.
14. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: АСТ, 2006. 571 с.
15. Шестов Л. Сочинения. М.: “Раритет”, 1995. 431 с.

Все статьи автора «lordd2»