Доминирующие идентичности зависят от своих доминант.

Э. Эриксон

Восприятие женщины в патриархальном обществе является по преимуществу двойственным (в данном случае речь будет идти о мужском восприятии, по праву являющимся доминирующим – своеобразной точкой «аксиологического отсчёта», поскольку общество выстраивается на базе мужской системы ценностей как приоритетно-значимой (феномен фаллократии)). Хрестоматийным примером, воплощающим двойственность восприятия женщины (женского), является неоднократно цитируемый, ставший своего рода мемом текст молодого западноевропейского философа начала ХХ века Отто Вейнингера «Пол и характер. Принципиальное исследование» (1902 год).

Женщины, по мнению О. Вейнингера, подразделяются на два полярно противоположных общих типа: безусловно положительный («мать», «вещь ребёнка») и безусловно отрицательный («проститутка», «вещь мужчины»). Других альтернатив нет. (Этими двумя взаимоисключающими полюсами отношения к женщине буквально пропитаны «глубоко патриархальные» культуры. Например, исторические документы, изучающие общества Осетии конца XVIII – XIX в., указывают на двойственный статус женщины: с одной стороны, женщина-мать как решающий участник примирения кровников и, с другой стороны, – передача девушек (девочек) в побочные жёны или работницы как форма прекращения кровомщения, компенсация ущерба посредством незаконного брака [1].)

Между тем, в женщине кроются обе возможности, но именно мужчина способен наделить женщину сущностью: или быть матерью, или проституткой: «Решающим моментом в торжестве одной из этих возможностей является мужчина, который может сделать женщину матерью, но не актом совокупления, а одним только своим взглядом» [2, с. 231]. Мужской означающий взгляд обретает субстанциональность исключительно посредством «активации пола»: «Тот факт, что женщина существует, означает только то, что мужчина утвердил сексуальность. Женщина есть результат этого существования, иными словами женщина – сама сексуальность» [2, с. 329].

Этот ценностно предопределяющий взгляд беспокойно мечется между двумя «взаимоисключающими», с «его» точки зрения, полюсами – абсолютно положительным («мать» как глубокая сущность женщины, а не просто акт рождения детей) и абсолютно отрицательным («проститутка» как женщина, отдающаяся чувственному наслаждению (что, по мнению О. Вейнингера, совершенно не характерно для мужчин)) в невозможности их объединить: «в половом акте проявляется всё бытие женщины в потенциированном виде… Женщина-мать испытывает ощущения от полового акта с меньшей силой, чем проститутка, но переживает она их иначе: она как бы вбирает, впитывает в себя, проститутка же упивается чувственным наслаждением до последних пределов…» [2, с. 249].

Таким образом, женщина как объект восприятия (социального конструирования) раздваивается, причиняя беспокойство субъекту восприятия/мужчине – «гендерное беспокойство» (Дж. Батлер).

(Возможно, сущность явления гендерного беспокойства коренится в «базовой тревоге», проанализированной К. Хорни. Как только речь заходит о безопасности (целостности) личности, возникает тревога: «думая о проблеме тревоги, мы всегда должны искать ответ на вопрос, какая жизненно важная ценность поставлена под угрозу» [3]. И это тема отдельного большого разговора, здесь же обратим особое внимание на следующий аспект изучения выдающимися психологами данного явления: «Хорни придавала большое значение взаимному влиянию тревоги и ненависти. Это сильная сторона её теории… Тревога вызывает ненависть, а агрессивные импульсы, в свою очередь, порождают тревогу. Не удивительно, что человек испытывает враждебное отношение к тем переживаниям и тем людям, которые представляют собой угрозу и порождают мучительное чувство беспомощности и тревоги» [3])

«Гендерное беспокойство», в первую очередь, ощущается в социальной реакции мужчин на любые выражения эмансипации женщины: от нерешительности до «чрезмерного возбуждения» (Э. Эриксон), более глубоко и неискоренимо – в индивидуальном опыте мужчины. Феномен «беспокойства» требует своего объяснения на многих уровнях (Э. Эриксон), однако базовым (и, возможно, решающим) уровнем осмысления является, по мнению авторитетных в этой области исследователей-мужчин, феномен идентичности: становление, идентификация себя в качестве «мужчины».

Общество предлагает мужчине в первую очередь нормативную («гегемонную маскулинность» (Б. Коннел)) – качества, приводящие к положению на вершине гендерной иерархии (И. Кон). Гендерное конструирование личности мужчины происходит в процессе идентификации с образом «настоящего мужчины», особо подкрепляемого с детства негацией женского (в более поздние периоды взросления мужчины присоединяется ещё одна негация, связанная с сексуальной ориентацией): исключение девочек («был проведён замечательный психологический мысленный эксперимент: совместно обучающимся юношам и девушкам нужно было представить, что завтра они проснутся в другом поле – у них будет противоположный гендер, что они будут делать? Девушки немного посожалели, но – ничего страшного – стали бы делать карьеру, стали бы таким-то и таким-то человеком. А юноши в основном ответили, что они бы повесились, поскольку для них это совершенно неприемлемо, оскорбительно» [4]), настоящий мальчик – тот, у кого вообще нет ничего девчоночьего («не веди себя как девчонка»: «девчонка» звучит как оскорбление). Женское (девчоночье), таким образом, оценивается однозначно негативно, женщина – на социальный статус ниже: быть женщиной – фатально.

Таким образом, процесс мужской идентификации по природе своей противоречив, базируется на амбивалентности восприятия «женского»: женщина/мама («мать», в терминологии О. Вейнингера) как абсолютно положительный объект и женщины/девочки (с начала периода сегрегации (примерно с пяти лет) – становления мужской субкультуры) как исключающие мужское, по-настоящему важное, ценное, социально престижное, следовательно, отрицательное, негативное.

Понимание природы процесса мужской идентификации позволяет увидеть новые грани решения вопроса эмансипации женщин: возможно ли «реальное равенство» полов, если «доминирующие идентичности зависят от своих доминант» (Э. Эриксон)?

Этим существенным моментом, по всей видимости, обусловлена трансформация (мутация) сексизма, ставшего «современным»: c конца ХХ века сексизм стал скрытым (латентным), завуалированным, однако он остаётся неизменным в своей природе, меняя лишь способ бытия. На сегодняшний день, скрытый («современный») сексизм существует параллельно с завуалированным («современным») расизмом: оба они категорически отрицают дискриминацию и одновременно – не принимают идею равенства [5]. Не будем забывать, что один вид дискриминации может накладываться на другой: «Это было продемонстрировано группой исследователей во главе с Йаном Эрзом (1991), которые посетили 90 дилеров по продажам автомобилей в Чикаго. Исследователи использовали стандартную стратегию: сговориться о наиболее низкой цене за новую машину, которая обошлась самому дилеру примерно в 11 000 долларов. В итоге средняя цена для белых мужчин составила 11 362 доллара; средняя цена для белых женщин – 11 504 доллара. Чернокожим мужчинам была назначена цена, составляющая в среднем 11 783 доллара, а чернокожим женщинам – 12 237 долларов» [5, с. 446].

Но (!), при том, что мужчине сегодня приходится меняться (по-настоящему эмансипироваться (Э. Эриксон), отражаясь в зеркале интенсивных процессов женской эмансипации), «никакой глобальной катастрофы с мужчинами не происходит» (И. Кон), однако семейные ценности – вещи, о которых надо договариваться в свете онтологии будущих поколений, вещи, которым надо сопереживать, – предполагают взаимопонимание, взаимность, равенство полов, и «вытравливание женственности» в нормативном мужском конструкте выглядит тупиковым [6].

По всей видимости, по-настоящему мужская и женская эмансипация возможны в индивидуальном – действительном опыте эротической любви (как базовом виде любви [7, 8, 9, 10]), «в котором молодые люди обоих полов обретают свои идентичности, сплавляют их во взаимной близости, любви в браке, наделают новой жизненной силой старые традиции и вместе творят, «порождают», новое поколение» [11, с. 211].

Однако, на уровне социальных порядков сексизм, вероятно, будет постоянно мутировать, приобретая всё более рафинированные, политкорректные, формы. На настоящий момент социально он неизбывен, поскольку, очевидно, что природа сексизма (фаллократии) коренится в онтологии мужской идентичности.

1. Дзагоева Э. П. Гендерный фактор в обычае кровной мести (на материалах Осетии конца XVIII – XIX в. // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. – Тамбов: Грамота, 2015. – № 1 (51): в 2-х ч. – Ч. 1. – С. 44 – 47.
2. Вейнингер О. Пол и характер. Принципиальное исследование. – М.: ТЕРРА, 1992. – 480 с.
3. Мэй Р. Смысл тревоги [Электронный ресурс]. URL: http://www.psyoffice.ru/2325-9-meyro02-index.html (дата обращения: 01.07.2016).
4. Мартынов К. Гендер и политика в работах Джудит Батлер [Электронный ресурс]. URL: https://www.youtube.com/watch?v=6gYVFvHAAts (дата обращения: 01.07.2016).
5. Майерс Д. Социальная психология. – СПб., 1998. – 688 с.
6. Кон И. С. Мужчина в меняющемся мире [Электронный ресурс]. URL: https://www.youtube.com/watch?v=6gYVFvHAAts (дата обращения: 04.07.2016).
7. Пятилетова Л.В., Смирнягина Н.В. Философская  антропология любви Н.А. Бердяева: пол и эрос // ФӘн-наука. – 2012. –  № 8 (11). – С. 44 – 46.
8. Пятилетова Л.В., Ростовцев А.К. Человек в поисках идеала: видовая классификация феномена любви в  философской антропологии Н.А. Бердяева // ФӘн-наука. – 2012. – № 7 . – С. 34 – 37.
9. Пятилетова Л.В. Концепт любви в психологической антропологии Эрика Эриксона: любовь как добродетель // Современные научные исследования и инновации. – 2016. – № 2 (58). – С. 574 – 576.
10.  Пятилетова Л. В. Любовь как смысл и оправдание человеческой жизни. Автореферат дис. на соис. уч. ст. канд. н. – Екатеринбург, 1999. – 23 с.
11. Эриксон Э. Трагедия личности. – М.: Алгоритм, 2008. – 256 с.

Все статьи автора «Пятилетова Людмила Владимировна»