На рубеже 1920-х – 1930-х гг. в советском уголовном процессе остро встала проблема разграничения функций органов дознания (призванных заниматься первоначальными розыскными мероприятиями) в лице милиции и предварительного следствия в лице следователей.

В 1932 г. в РСФСР 90 % уголовных дел расследовалось милицией. Из числа переданных в суд 30 % возвращались на доследование [1]. В апреле 1934 г. прокурор Ивановской промышленной области (ИПО) И.Л. Драгунский, выступая на I Всесоюзном совещании работников органов юстиции, высказался за концентрацию всех следственных функций в прокуратуре. «Основную массу дел дает милиция, и я утверждаю, что более жуткой постановки следствия как в милиции трудно найти. В результате, десятки тысяч людей переживают трагедию, потому что сталкиваются с тысячами политически и юридически безграмотных инспекторов. Нужно улучшать сами кадры милиции, а не только надзор за их действиями со стороны прокуратуры» [2].

Но, несмотря на признание необходимости усиления роли народных следователей в уголовном процессе, к середине 30-х годов ситуация фактически не изменилась. В 1935 г. по РСФСР милицией было расследовано 80 % дел (1589012), а прокуратурой лишь 20 % (397253) [3]. При этом, как признавал в январе 1935 г. заместитель Ивановского облпрокурора по надзору за НКВД Е.Е. Гусев, органами внутренних дел «следствие ведется исключительно с обвинительным уклоном» [4, с. 59].

Следует подчеркнуть, что большинство особо важных дел, в том числе связанных с контрреволюционными преступлениями, расследовалось органами ОГПУ (с 1934 г. — подразделениями Главного управления государственной безопасности, входившего в структуру НКВД СССР). Необходимость расширить компетенцию следователей в этой сфере отмечалась уже в 1930 г. [5] Но на практике положение оставалось прежним. Например, в ИПО в 1933 г. лишь 22 % таких дел велись следователями, 32 % — милицией, 46 % — ОГПУ [5, д. 16, л. 135, 146]. В июле 1933 г. прошла Первая Всероссийская конференция следователей, на которой звучало предложение о ликвидации института следователей прокуратуры и передаче всего расследования милиции [6, с. 168]. Однако подобные взгляды, обусловленные не только ведомственной борьбой, но и распространенными тогда представлениями о необходимости создания единого аппарата, объединявшего дознание и предварительное расследование, реализации не получили. Более того, со стороны Наркомюста РСФСР и учрежденной в это же время Прокуратуры СССР, которая сразу же проявила намерение взять под свой контроль деятельность следственно-прокурорских органов, четко проявлялась линия на отстаивание законодательно закрепленной компетенции следователей.

Постановление Наркомата юстиции РСФСР (НКЮ) от 8 августа 1933 г. к ведению следователей отнесло дела о контрреволюционных преступлениях, об особо опасных преступлениях против порядка управления, о должностных и хозяйственных преступлениях, по которым привлекаются работники районного и городского масштаба, о крупных хищениях социалистической собственности. Таким образом, следователи должны были специализироваться на наиболее сложных, особо опасных и тяжких преступлениях, вытесняя из этой сферы органы ОГПУ и милиции. В августе 1934 г. совещание облпрокуроров при Прокуроре РСФСР подтвердило данную установку [5, д. 24, л. 139]. Но она по-прежнему не проводилась в жизнь. Руководство Прокуратуры СССР в 1936 г. вновь указывало в этой связи: «Пора отказаться от взгляда, что задача прокуратуры и ее следственного аппарата — борьба с должностными преступлениями, с растратами, злоупотреблениями и т.д., а дела об убийствах, изнасиловании и др. пусть расследует милиция как умеет» [7]. Так, в ИПО в 1936 г. 23,2 % дел по контрреволюционным преступлениям рассматривалось следователями, а 76,8 % — органами НКВД [5, Д. 31. Л. 36]. При этом в первой половине 30-х годов ежегодно лишь 60—70 % дел, поступавших из органов ОГПУ-НКВД в порядке надзора в прокуратуру, передавались затем в судебные органы. Остальные — переквалифицировались прокурорами по другим статьям, возвращались на доследование, прекращались [5, д. 16, л. 45, 140].

Не лучше обстояло положение и с делами по общеуголовным преступлениям, расследуемым как милицией, так и народными следователями. Например, в 1935 г. в СССР почти половина из них была прекращена по результатам следствия или прокурорского надзора. Данная статистика приводилась в постановлении Оргбюро ЦК ВКП(б) «О кадрах судебных работников и о работе судов» от 16 января 1936 г., разосланном на места в виде закрытого письма партийным комитетам. В письме подчеркивалось, что «эти цифры говорят о том, что милиция, следствие и прокуратура таскали тысячи людей по судам без достаточного основания и наклеивали на них ярлыки преступников». При этом Оргбюро ЦК ВКП(б) признавало, что требования директив ЦК от 8 мая 1933 г. и 17 июня 1935 г. о недопустимости необоснованных арестов зачастую не соблюдаются. Прокуроры формально «штемпелюют» санкции, без изучения и проверки материалов дела, превышаются сроки предварительного заключения, сроки следствия недопустимо затягиваются т.д. В письме осуждались также «случаи применения ничем не вызываемых и дискредитирующих советский суд суровых репрессий за незначительные проступки» [5, ф. П-367, оп. 1, д. 134, л. 6–7]. Таким образом, указанный документ прямо нацеливал не только на улучшение качества работы следственно-прокурорских органов, но и на смягчение мер уголовной репрессии.

Данная линия стала прослеживаться с середины 1935 г., когда в стране начал широко обсуждаться вопрос принятия новой Конституции. В этой связи необходимо было создать хотя бы видимость наличия гарантий прав и свобод личности в СССР [8, с. 17]. И, как известно, в Конституцию были заложены демократические процессуальные принципы. В частности, провозглашалось: «Никто не может быть подвергнут аресту иначе, как по постановлению суда или с санкции прокурора» (ст. 127). 17 июня 1935 г. СНК и ЦК ВКП(б) приняли не публиковавшееся постановление «О порядке производства арестов» [9], запрещавшее их проведение по пустяковым основаниям, без санкции прокурора, а в отношении руководящих хозяйственных работников и специалистов — без согласования также с соответствующими наркоматами и парткомами, в отношении же коммунистов, занимавших ответственные должности — еще и председателя Комитета партийного контроля. Со страниц печатных органов Наркомюста и Прокуратуры СССР звучали призывы не допускать нарушений гарантий обвиняемых [10].

В этой связи показательна публично отстаиваемая в 1935 г. позиция А.Я. Вышинского в отношении доминировавших до этого взглядах Н.В. Крыленко на принципы советского уголовного права и процесса. Так, Н.В. Крыленко еще в 1929 г. высказывал убеждение, что характер репрессии должен подчиняться принципу политической целесообразности и определяться не в зависимости тяжести преступления, а в зависимости от «социального лица» преступника. Мера наказания в Уголовном кодексе при этом должна быть единой, без возможности ее варьирования по тому или иному составу. Он призывал «дефетишизировать» состав преступления, превратить его из «прейскуранта» в «рабочий инструмент в руках судьи» [11]. Данные представления согласовывались с возобладавшей в конце 20-х гг. линией на упрощение судопроизводства, отхода от состязательности процесса и нивелирования всего разбирательства по делу, включая и предварительное расследование, до административной процедуры [12, с. 22]. А.Я. Вышинский осудил принадлежавший Н.В. Крыленко тезис о двух формах процесса в уголовном судопроизводстве (один — для трудящихся, другой — для классового врага) [4, с. 58–59]. Прокурор СССР, в частности, указывал: «Дела о контрреволюционных преступлениях, за некоторыми изъятиями, о которых говорит закон 1 декабря 1934 г., не исключают возможности рассмотрения их в общем порядке… Нет никаких оснований ущемлять развернутые процессуальные формы в политических процессах, нет оснований строить какие-то два различные по своему содержанию и методам осуществления процесса в зависимости от того, кто судится и за какие преступления… Это фашистская юстиция прячется от дневного света в мрачные застенки военно-полевых судов, отказываясь от старых либерально-демократических процессуальных «предрассудков»… Это движение «задом наперед», движение вспять, назад к средневековью, к кострам инквизиции. Принципиально иное положение наблюдается у нас, в СССР… Перспективы развития пролетарской демократии в условиях советской власти — самые радостные. Светом своего величия они озаряют путь развития советского судебного процесса. Этот путь идет не к свертыванию основных принципов пролетарской демократии в применении к специфическим условиям судебной деятельности, а к широчайшему их развитию» [13, с. 15–16]. Он также резко раскритиковал мнение, что собственное признание обвиняемого снимает необходимость в поиске других доказательств его виновности. «Ничего не может быть ошибочнее такой точки зрения, не имеющей ничего общего с правильно понятыми задачами советского следствия, советского процесса… Мы не можем удовлетвориться одним сознанием обвиняемого. Мы обязаны добывать доказательства, которые не ставили бы следственные органы в зависимость от сознания обвиняемого, могли бы изобличить в нем преступника, изобличить совершенное им преступление» [13, с. 13].

Выступая на Втором Всесоюзном прокурорском совещании в Москве в середине июля 1936 г., А.Я. Вышинский указал даже на необходимость внесения в Уголовный кодекс СССР специальной статьи, карающей за нарушение неприкосновенности личности советского гражданина [14] (это предложение так и не было реализовано). Как видим, в тот период А.Я. Вышинский высказывал совершенно противоположные взгляды, нежели те, которых он будет придерживаться год спустя, когда начнется трагическая череда «больших» московских политических процессов.

В конечном итоге подобные призывы на деле оказывались не более чем пропагандистскими клише. На практике деятельность следователей, как и других органов советской юстиции, в рассматриваемый период на практике испытывала негативное воздействие репрессивной политики сталинского руководства, реализуя обвинительный уклон в уголовном процессе.

1. Строгович М. Прокуратура в борьбе с преступностью // Советская юстиция. 1932. № 32. С. 20.
2. 1-е Всесоюзное совещание судебно-прокурорских работников // За социалистическую законность. 1934. № 6. С. 24.
3. Вышинский А. Сталинская конституция и задачи органов юстиции // Социалистическая законность. 1936. № 8. С. 22.
4. Олейник И.И. «Легионеры советского права»: кадры органов юстиции Верхне-Волжского региона в 1929 – 1936 гг. (Историко-правовое исследование). Иваново: ИГЭУ, 2003. 279 с.
5. Государственный архив Ивановской области. Ф. Р-546. Оп. 2. Д. 1. Л. 15.
6. Олейник И.И. Органы юстиции советской России в 1917–1936 гг. Иваново: ИГЭУ, 2003. 231 с.
7. Голунский С. Проект Конституции СССР и задачи прокуратуры // Социалистическая законность. 1936. № 7. С. 50.
8. Олейник И.И. Юристы и власть: кадры работников органов юстиции в 1929–1936 гг.: (На материалах Ивановской промышленной области): автореф. дис. … канд. ист. наук. Иваново, 1998. – 21 с.
9. Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 17. Оп. 3. Д. 965. Л. 75.
10. Фиделев С. Гарантии для обвиняемого — гарантия доброкачественности приговора // ЗСЗ. 1935. № 7. С. 25.
11. Крыленко Н.В. Еще раз о принципах пересмотра Уголовного кодекса // Еженедельник советской юстиции. 1929. № 2. С. 149.
12. Олейник И.И. Организационно-правовые основы становления и развития органов управления юстицией в РСФСР (1917–1936 гг.): автореф. дис. … д-ра юрид. наук. Владимир, 2006. 48 с.
13. Вышинский А.Я. Наши задачи // За социалистическую законность. 1935. № 5. С. 13–16.
14. Второе Всесоюзное прокурорское совещание // Социалистическая законность. 1936. № 9. С. 52.

Все статьи автора «Олейник Ирина Ивановна»