Целостное представление об отечественном литературном процессе XX века во всем его многообразии можно получить, только осмысляя в единстве развитие двух литератур: метрополии и диаспоры, поскольку творчество писателей-эмигрантов – органичный пласт нашей национальной культуры. В связи с этим вполне оправданным представляется обращение к творчеству Марка Алданова (1886–1957) – выдающегося исторического прозаика, который занимает видное место в литературной жизни русского зарубежья первой волны. Наследие этого писателя включает в себя  психологическую публицистику, представленную несколькими книгами портретных очерков  исторических лиц; его перу принадлежат рассказы, пьесы, киносценарии, книга философских диалогов «Ульмская ночь» (1953), многочисленные заметки и размышления на историко-политические темы, им написаны статьи о литературе проблемного и обзорного характера, рецензии, воспоминания, эссе. Будучи химиком по образованию, Алданов издавал и научные труды: «Актинохимия» (1936) и «К возможности новых концепций в химии» (1950). Но самая значимая часть обширного наследия  писателя – это историческая серия о прошлом и современности, состоящая из 16 романов и повестей, связанных между собой общностью идейно-концептуальных построений и художественных решений и образующих так называемый «историософский матароман», охватывающий почти два столетия русской и европейской истории (XVIII–XX вв.). Созданию этого цикла Алданов посвятил всю свою жизнь, начав его в 1921 году небольшим по объему произведением «Святая Елена, маленький остров» и завершив в 1956 году романом «Самоубийство».

Художественное творчество и публицистика писателя объединены общим историософским концептом – «проективным наброском однообразного способа действия над конкретностями» [1, с. 273]. По наблюдению А. Чернышева, «… у Алданова в сравнении с другими писателями была особенность. Он сначала выстраивал свои концепции в письмах, учитывал возражения и контрдоводы своих корреспондентов, уточнял и развивал мысль, а затем тот же комплекс идей воплощал в художественной прозе» [2, с. 6].Таким образом, его историософская концепция опробовалась не только в публицистике, но и в переписке с современниками (письма русских эмигрантов порой превращались  в статьи, наподобие газетных). В прозе Алданова наблюдается поворот от сюжетно-фабульной стороны к философским размышлениям. «Философизация» истории осуществляется у писателя не только в обобщающих и разъясняющих комментариях автора-повествователя, но и благодаря прямой историософской направленности внутренних монологов и диалогов героев, а также важности их композиционной роли в идейно-художественной структуре произведений.

Алданова всегда занимал вопрос о соотношении случая и неотвратимой судьбы. Казалось бы, если все только случай, то термин «рок» становится бессмысленным. Однако писатель благоговейно отступал перед мистикой этого «…самого загадочного из всех человеческих понятий» (Слова Брауна, героя  трилогии о русской революции). В произведениях Алданова идея судьбы традиционно связывается с практикой астрономии (или астрологии): звездные сферы способны поведать человеку о его участи. Древние различали судьбу неотвратимую («мойру») и судьбу отвратимую («тюхе»). Алданов считает, что человек имеет возможность всячески увеличивать вторую за счет первой, то есть, используя счастливый случай, управлять судьбой. Случайность нейтрализует неумолимую предзаданность судьбы, оставляя человеку надежду на свободу выбора.

Мы убедились, что Алданов допускает существование двух сил: судьбы и случая. Сопоставим концепты судьбы и слепого случая. Судьба выражает идею единственности и детерминации, в представлении о ней проявляется безлично-фаталистическая тенденция, предполагающая предзаданность и неотвратимость чего бы то ни было. Случай же есть множественность входящих в него возможностей. Он индетерминирован и непредсказуем. Несмотря на видимую противоположность идеи о предопределенности исторического процесса и философии случая, они совпадают на «выходе», то есть при определении характера их влияния на существование человека, который беззащитен перед внешними неведомыми ему силами: «от судьбы (как и от случая) не уйдешь» [3, с. 42]. Таким образом, историософия М. Алданова основывается на фатализме, только вместо идеи Провидения – теория Случая (но случай дает человеку шанс получить не то, что «причитается», а то, что выпадет по законам азартной игры).

Итак, в основу концепции писателя, рассматривающего историю с позиции теории вероятностей, положена «философия случая». Теория вероятностей связана со статистическими закономерностями, «оставляющими внутри себя зону свободы и непредвиденности для конкретных событий, из которых и вырастает история» [4, с. 214]. Алданов склоняется к индетерминизму, отрицая закономерный характер исторических изменений. История, в которой нет законов, представляет собой царство Случая. Случайность рождается на свет, по мысли писателя, пробиваясь сквозь разнонаправленные тенденции, которые имеют шанс осуществиться в истории, сквозь бесчисленную, никем не устанавливаемую совокупность фактов, событий, действий, поступков, воль, имеющих под собой различные причинные основания, пересечение которых в конце концов и определяет ход истории. Каждое событие (явление) зависит от бесконечного числа разнообразных условий, непредугадываемое сочетание которых, считает Алданов, делает его необязательным, случайным. А. Чернышев удачно интерпретирует «философию случая» Алданова: «Вместо единой цепи причин и следствий в историческом процессе существует бесконечное множество таких цепей. В каждой отдельно взятой – последующее звено зависит от предыдущего, но скрещение цепей случайно – вот почему историю следует рассматривать как царство Случая» [5, с. 450]. «В истории действуют биллионы биллионов отдельных цепей причинности. Поэтому ее «законы» совершенно недостоверны» [6, с. 206], – считает писатель. Случай «…есть все, что происходит в мире, его возникновение, создание планеты Земля, появление на ней человечества, его возможное в будущем исчезновение, рождение человека, его смерть, бесконечная совокупность больших, средних, малых явлений, все, что «по законам природы» происходит во Вселенной, то, что Кант называет совокупностью всех фактов…» [6, с.177–178]. Мир появился вследствие сочетания бесчисленных случайностей: «…жизнь есть гипотетическое колебание гипотетических частиц. Неизвестно, когда оно началось, неизвестно, когда оно кончится… Но если…физики…теперь склонны считать законы природы простыми статистическими обобщениями, то о законах истории едва ли вообще можно говорить. Исторический процесс есть процесс случайный» (Внутренний монолог профессора Муравьева) [7, т. 1, с. 193]. Мы видим, что историософские размышления героев М. Алданова имеют в  его произведениях самостоятельную ценность. Писатель часто «раздает» своим персонажам собственные мысли.

М. Алданов рассматривает скрещивающиеся цепи причинности во времени: для него важен не только момент непосредственного взаимодействия двух цепей А и В, порождающий случайность: «Цепь А имеет свою историю… «до» и «после» момента пересечения с В. На протяжении этой истории цепь А скрещивалась с другими цепями: С, Д, Е, и эти цепи оказываются вовлеченными в соотношение с цепью В» [6, с. 203]. Причину, вызывающую какое-либо событие к жизни, писатель часто ищет во времени, достаточно отдаленном от самого события. Так, если бы после Берлинского конгресса 1878 года Австро-Венгрия не заняла (а через 30 лет и формально не присоединила к себе) Боснию и Герцеговину, в столице одной из которых «…был в 1914 году убит Франц-Фердинанд, не началась бы мировая война, положившая конец существованию австро-венгерской монархии» [7, т. 1, с. 251]. А. Гулыга в своей книге «Искусство истории» спорит с таким представлением: «Причину не следует искать в далеком прошлом. В том, что европейцы уничтожили коренное население Америки, не виноват Колумб, открывший Новый свет… Причина всегда рядом, она непосредственно переходит в следствие» [8, с. 24]. Но проверить истинность каждого из предположений не представляется возможным. Знание о прошлом едва ли может носить характер безусловной истины. Исследователь лишен возможности проверить свою гипотезу на практике: в истории степень гипотетичности знания больше, чем где бы то ни было.

В произведениях Алданова крупнейшие события русской и европейской истории объясняются случайным стечением обстоятельств. Вследствие бесконечного множества случайностей народовольцам удается убить Александра II: «Все, что 1 марта и в предшествовавшие дни делали государь и оберегавшие его люди, прямо толкало его к гибели. Ей способствовал даже арест Желябова» [7, т. 2, с. 74], приблизивший покушение на неделю. Исполнительный комитет принимает решение назначить день покушения, уступая волевому напору Софьи Перовской, которая не просто выполняла свой долг перед партией, но по-женски мстила за отнятую любовь. Случайно, по мнению Алданова, и то, что монарха убивают как раз в день подписания конституции: «После правительственного сообщения о выборных людях, которое царь подписал за три часа до своей смерти, террористы, вероятно, отказались бы на время от покушений» [7, т. 2, с. 111]. Победа Октябрьского переворота, явившаяся, как считает автор «Самоубийства», «всемирным сюрпризом», оказалась возможной также вследствие стечения бесчисленных случайностей, главной из которых стала война 1914 года, начавшаяся тоже случайно, из-за своих «европейских Безобразовых», бессознательно направлявших Европу к самоубийству и к торжеству коммунизма» [9, с. 252].

В книгах писателя роль случая в исторических событиях не только декларируется в публицистических отступлениях автора-повествователя, а также диалогах и монологах героев (как правило, представляющих собой комментарии к конкретным историческим событиям), но и глубоко проникает в создаваемый им художественный мир на всех уровнях его композиционного построения. То есть случай не только объект размышлений автора и героев, но и механизм сюжета. Так конкретное художественное претворение  «философия случая» получает в ранней повести М. Алданова «Святая Елена, маленький остров». Символический смысл названия произведения становится понятен благодаря  краткому упоминанию о том, что в школьной тетради Наполеона 1788 года по курсу географии последними словами были: «Sainte Helene, petite ile». «И дальше, после названия проклятого острова, больше ничего нет… Что остановило мою руку?.. –  прошептал Бонапарт с внезапным ужасом в голосе. Страшные глаза его расширились… Он долго молча сидел, тяжело опустив голову на грудь» [10, с. 376]. Умирающий Наполеон верит в фатум, относя небесные явления к своей особе: «Перед смертью Юлия Цезаря тоже была комета…» [10, с. 381]. Бонапарт у Алданова – азартный игрок, его жизнь – модель противостояния великого человека судьбе. Сфера «случайного», по мнению В.Н. Топорова, «…образует ближайшую и самую актуальную среду человеческого существования, случай активно действует, а всесильная судьба… «отдыхает», не вмешивается в повседневную жизнь человека и лишь раз на его веку произносит свой суд» [3, с. 47]. Признание большого значения роли случая в истории приписывается и самому императору: «Чтобы развлечь себя и приближенных, Наполеон стал диктовать им историю своих походов. Но скоро понял, что другие ее напишут лучше и выгоднее для него: сам он слишком ясно видел роль случая во всех предпринятых им делах, в несбывшихся надеждах и в нежданных удачах» [10, с. 356].

Писатель тяготеет к расширенному восприятию истории, переводя свершившееся из области детерминированной неизбежности и единичности в сферу неопределенности и множественности. Алданов убежден, что исторические события – всегда результат реализации одной из альтернативных возможностей. История, считает писатель, таит в себе неограниченный «набор» вероятностей и вариантов, поэтому к ней можно применять сослагательное наклонение: если бы Гитлер не совершил роковой ошибки 22 июня (быть может, спасшей мир), если бы он бросил свои 250 дивизий не в Россию, а против Англии (тогда не имевшей союзников) или, почти беспрепятственно пройдя через Турцию, легко захватил Сирию, Палестину, Иран, Ирак, Египет, история получила бы другое, совершенно катастрофическое развитие, ибо германские потери при этом было бы просто невозможно сравнить с потерями в России [11, с. 119].  По мысли А.Я. Гуревича,«свершившееся представляется неизбежным, но лишь постольку, поскольку иные возможности не реализовались». Когда осуществляется одна из альтернатив, «…возникает представление, что тот путь, по которому пошло развитие, был <единственным>, и эта мысль превращается в твердое убеждение, «по мере того, как мы обнаруживаем внутреннюю логику в сцеплении происшедших событий» [12, с. 76].  Получивший объяснение реализованный вариант истории провозглашается законом. Человечеству не дано проверить остальные вероятности, намечавшиеся в прошлом: «для истории существует лишь одно направление течения времени… Мы неизбежно рассматриваем… ретроспективу и судим о причинах по …результатам» [12, с. 77].  

Итак, историософская концепция Алданова соответствует современным научным теориям, признающим случайность самостоятельным началом, элементом строения и фактором развития материального мира. История, считает писатель, лишена всякого смысла и законосообразности, миром правит Его Величество Случай. Тот, кто рассчитывает отыскать какую-либо логику в последовательности исторических событий, найдет только «бессмысленную шутовскую комедию». По мысли Алданова,  «…историю человечества можно представить… как сознательную или бессознательную, героическую или повседневную, борьбу со случаем» [6, с. 178], которая становится единственным смыслом истории. Познания о мире, обнаружение неких законов природы человеком сделали его сильнее против всевластия случая. В условиях релятивно-вероятностного мира право и долг человечества, нравственно ответственного за всё происходящее на земле, считает писатель, состоят в том, чтобы посильно противостоять нежелательным проявлениям случая, не отвечающим принципу «Добра-Красоты», способным обернуться общественными трагедиями.

1. Аскольдов С.А. Концепт и слово // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста: Антология. М.: Academia, 1997. С. 267–279.
2. Чернышев А. Россия или Московия? М. Алданов предвидел наши тревоги // Литературная газета. 1995. 15 февраля, № 7.
3. Топоров В.Н. Судьба и случай // Понятие судьбы в контексте разных культур. М.: Наука, 1994. С.39–74.
4. Эпштейн М. Парадоксы новизны: О литературном развитии XIX–XX веков. М.: Советский писатель, 1988. 416 с.
5. Чернышев А. Четыре грани таланта Марка Алданова: Послесловие // Алданов М. Избранные сочинения: В 2 т. М.: Известия, 1991. Т.2. С. 494–507.
6. Алданов М.А. Ульмская ночь: Философия случая // Алданов М.А. Собрание сочинений: В 6 т. М.: Новости, 1996. Т.6. С.141–438.
7. Алданов М. А. Истоки // Алданов М.А. Избранные сочинения: В 2 т. М.: Известия, 1991.
8. Гулыга А. Искусство истории. М.: Современник, 1980. 288 с.
9. Алданов М.А. Самоубийство // Алданов М.А. Собрание сочинений: В 6 т. М.: Правда, 1991. Т. 6. С. 5–446.
10. Алданов М.А. Святая Елена, маленький остров // Алданов М.А. Собрание сочинений: В 6 т. М.: Правда, 1991. Т. 2. С. 315–390.
11. «Они служили своим идеям, и служили им с честью…»: Из политической переписки М. Алданова / Подгот. текстов, примеч. и публ. А. Чернышева // Октябрь. М., 1996. № 6. С. 115–140.
12. Гуревич А.Я. Об исторической закономерности // Философские проблемы исторической науки. М.: Наука, 1969. С. 61–79.

Все статьи автора «Макрушина Ирина Владимировна»