“ГЕРМАНСКАЯ ПОЛИТИКА” ВЕЛИКОБРИТАНИИ НАКАНУНЕ РУРСКОГО КРИЗИСА 1923 ГОДА

Осенью 1922 г. происходит смена кабинетов в Германии и Великобритании. Поддерживаемое партией Центра, Немецкой народной партией и Баварской народной партией, к власти в Берлине в ноябре приходит праволиберальное правительство Куно. Вильгельм Карл Йозеф Куно был известен как крупный предприниматель и беспартийный политик, специалист в экономических вопросах. В частности, новый рейхсканцлер принимал участие на Парижской и Генуэзской конференциях в качестве экономического эксперта.[1] Одной из задач внешнеэкономической политики нового кабинета стал саботаж репарационных платежей и ревизия версальских репарационных соглашений. Такие смелые действия немецкой стороны становились возможными по причине острых разногласий в стане союзников. Пользуясь британо-французским противоборством, Берлин эффективно уходил от выплаты репараций. По данным германской статистики, платежи к концу 1922 г. составили 6597 млн. золотых марок. Если добавить к этому оплату оккупационных расходов (4,5 млрд. золотых марок) и расходов на содержание репарационной комиссии (94 млн. золотых марок), то общая сумма репарационных платежей до конца 1922 г. составила около 11,5 млрд. марок, т.е. менее 8,5 % германского репарационного долга.[2]

Консервативное правительство Бонар Лоу, сформированное в конце октября 1922 г., пришло к власти на волне недовольства британских правящих кругов внешнеполитическими неудачами кабинета Ллойда Джорджа. В частности, общество не устраивала жесткая позиция Форин офиса по отношению к Парижу. На рубеже 1922-1923 гг. бoльшая часть британских консервативных кругов продолжала придерживаться профранцузской внешнеполитической позиции. Тем не менее, с точки зрения Бонар Лоу и Керзона, который сохранил свой пост в новом правительстве, такая политика могла осуществляться только на словах и служить удобным прикрытием почти окончательного разрыва Антанты.

Новый кабинет оказался в сложной ситуации: на континенте назревал франко-германский репарационный кризис, грозивший в любую минуту вылиться в открытое вооруженное противостояние. Париж, в свою очередь, твердо стоял на позициях всецелого исполнения Берлином своих экономических обязательств. Правительство Пуанкаре окончательно утвердилось в своем стремлении заставить Германию выплатить репарации путем оккупации Рура как залога исполнения обязательств.

В Лондоне уже давно предвидели подобный вариант развития событий. Еще в июле 1920 г. британский посол в Берлине лорд Эдгар Винсент д’Абернон запишет в своем дневнике, что «немцы уверены в неизбежности оккупации Рура Францией».[3] Британский офицер оккупационных войск докладывал, что «среди всех классов немецкого общества растет уверенность в неизбежности оккупации Рурской области французами. И неважно выполнит Германия свои обязательства или нет».[4] В Форин офисе четко понимали возможные последствия оккупации. «Введение Парижем войск приведет к серьезным социально-экономическим потрясениям и кризису послевоенного восстановления страны», – писал д’Абернон.[5]

Подобного мнения придерживался и журнал «Эконом», о статье в котором 4 сентября 1920 г. сообщали советские дипломаты в Германии. В частности, говорилось: «Не смотря на то, что обязательства Германии были в этом пункте [пункт о поставке угля] уменьшены на 43% конференцией в Спа, общее настроение здесь таково, что Германия не имеет реального намерения поставлять Франции уголь, столь необходимый для восстановления ее экономической жизни».[6] Из этого журналист делал вывод, что «рано или поздно Франция будет вынуждена занять рурский бассейн».[7] «Эконом» приводит слова одного из французских промышленников, который заявлял, что «Если не произойдет никакого радикального изменения, то вся сущность нашей экспортной торговли погибнет и военная победа Франции превратится в ее экономическое поражение». Этим поражением корреспондент и объяснял «все растущее и усиливающееся движение во Франции, непосредственной программой которого является военная оккупация Францией рурского угольного бассейна».[8]

Лондон предпринимал попытки снятия напряженности. В начале декабря 1922 г. в британской столице прошло очередное совещание союзников по вопросу моратория на выплату репарация. Французы выразили готовность пойти на подобные действия только в случае предоставления Германией «продуктивного залога». В итоге переговоров  вопросы о моратории и «продуктивном залоге» повисли в воздухе.[9] Английская дипломатия была отчасти довольна неопределенными результатами переговоров, поскольку они позволяли отсрочить исполнение французских планов и тем самым отодвинуть на некоторое время разрыв с Францией – от этого зависела судьба ближневосточного урегулирования.[10] На Лондонской конференции делегаты договорились, что в самом ближайшем времени соберутся в Париже для продолжения обсуждения проблемы.

В начале января 1923 г. на Парижской конференции премьер-министр Бонар Лоу предложил Пуанкаре сократить для Германии сумму репарационный платежей по причине тяжелого состояния немецкой экономики. Глава французской делегации ответил, что пойдет на такой шаг только в случае сокращения французского долга перед Великобританией. Только что сформированный кабинет не мог пойти на такие серьезные уступки.  Бонар Лоу возразил, что «британское правительство не может согласиться с ухудшающими ситуацию требованиями, которые и без этого все считают невыполнимыми». Оккупация не только не приведет к получению желаемых результатов, но и «вызовет разрушительные последствия для европейской экономики».[11]

В ходе конференции Лондон представил план выхода из репарационного кризиса, получивший название «плана Бонар Лоу». Документ был подготовлен при участии известного экономиста Дж. Кейнса и исходил из необходимости первоочередного экономического восстановления Германии как предварительного условия выплаты ею репараций. «Исходное положение: Германия должна платить, сколько она сможет. Поэтому, прежде всего, необходимо объективно установить платежеспособность Германии», – так характеризовали план советские дипломаты.[12] Предполагалось установление над Берлином режима жесткого финансового контроля со стороны международного комитета экспертов при обязательном участии США. Корреспондент «Таймс» отмечал, что «официальное мнение Вашингтона “решительно склоняется” в сторону английского репарационного плана против французского».[13] Также «план Бонар Лоу» предлагал сократить общую сумму репарационных платежей до 50 млрд. золотых марок и предоставить Германии четырехлетний мораторий с освобождением ее на этот срок от всех обязательств.[14] Таким образом, основное отличие британской схемы от французской сводилось к тому, что Великобритания предлагала более длительный срок моратория, существенное сокращение платежей натурой во время моратория, серьезное снижение окончательной суммы платежей. «Центральное отличие, из-за которого распалась вся конференция – решительно и безоговорочно отвергали всякое немедленное применение так называемого производственного залога, соглашаясь на применение таковых только в виде угрозы, условной санкции на случай, если Германия в тот или иной момент сознательно и нарочно уклонится от выполнения предписанных ей условий».[15] В силу указанных причин в Лондоне ясно понимали, что Париж вряд ли пойдет на компромисс. «У меня нет надежды на конференцию», – писал Керзону премьер министр Бонар Лоу.[16] О том же сообщали в Москву и советские дипломаты: «У лондонского правительства с самого начала было мало надежды в том, что ему удастся сговориться с Пуанкаре».[17]

На конференции также была разыграна и «советская карта». Представители немецкой делегации заявили, что оккупация Рура обязательно приведет к нарастанию «советской угрозы» в Германии. Министр иностранных дел Фредерик фон Розенберг в личной беседе признался д’Абернону, что «введение Францией войск будет фактически означать утверждение большевизма на Рейне».[18] Следует заметить, что подобные прогнозы имели под собой самые реальные основания. ВЦИК СССР в обращении к народам всего мира от 13 января 1923 г. отмечал: «Промышленное сердце Германии захвачено иноземными поработителями. Германскому народу нанесен новый тягчайший удар, а Европа поставлена перед угрозой новой и жестокой международной бойни. В этот критический момент Рабоче-Крестьянская Россия не может молчать».[19] Таким образом, давление на Париж шло не только с экономических, но и с идеологических позиций. «Советская угроза», о которой много говорили на конференциях, была сильным аргументом в руках Лондона и Берлина. «Никто не знает, что может произвести на свет «советский котел», – заявлял в 1920 г. В. Черчилль, «но это «что-то» будет порождением зла, несущим угрозу для Британии, Франции и США».[20] Тем не менее, французы отвергли все доводы и предложения Лондона, в том числе и «план Бонар Лоу». Конференция закончилась полным провалом. Советский дипломат Лапинский писал 8 января в Москву по этому поводу: «Парижская конференция кончилась ничем. Это уже по числу третье “соглашение о несогласии”, но по характеру, масштабу и возможным последствиям, без сомнений самое крупное».[21]

Тем временем, германские властные и промышленные круги рассчитывали на поддержку Лондона и Вашингтона в случае начала французской оккупации. Как бы намекая на необходимость такой поддержки, глава МИД Германии Розенберг заявил послу д’Абернону, что «хотя его правительство решило не проводить забастовок в Руре в случае ввода туда французских войск, однако оно не сможет контролировать население».[22] Британское правительство, в свою очередь, не спешило делать громкие заявления и окончательно портить отношения с Парижем. Еще на Лондонской репарационной конференции в августе 1922 г. Ллойд Джордж заявлял, что английское правительство не поддержит французскую акцию и не примет в ней участия, а будет придерживаться принципа «благожелательного нейтралитета» (benevolent passivity).[23] Это заявление было подтверждено неоднократно и при последующих обсуждениях проблемы. В частности, 6 января 1923 г. в беседе с германским послом в Лондоне постоянный заместитель министра иностранных дел Э. Кроу сообщил, что британское правительство не сможет поддерживать Берлин в случае вторжения в Рур.[24]

В связи с предстоящей французской акцией вставал вопрос о линии поведения британских представителей в союзных органах, контролирующих Германию: Репарационной комиссии и Рейнской верховной комиссии. 8 января в Форин офисе был составлен меморандум, в котором вопрос о тактике британских представителей в союзных органах рассматривался исходя из заявления Бонар Лоу на закрытии Парижской конференции. Британский премьер-министр подчеркивал, что Лондон, верный своей дружбе с Парижем, будет придерживаться нейтралитета, даже если Франция решится на сепаратную акцию в Руре. На этом основании авторы документа предлагали британским представителям оставаться в составе союзных комиссий, но воздерживаться от голосования за решения, которые способствовали бы осуществлению французских планов захвата Рура. На следующий день эти инструкции были направлены британскому представителю в Репарационной комиссии Бредбери, британскому представителю в Рейнской верховной комиссии Килмарноку, а также представителю при Конференции послов в Париже.[25]

Подводя итог, следует еще раз подчеркнуть, что накануне франко-бельгийской акции в Руре Лондон оказался в сложной ситуации. С одной стороны, в Форин офисе понимали, что ввод французских войск в один из самых промышленно развитых и густонаселенных европейских регионов серьезно пошатнет «баланс сил» на континенте. Усиление Парижа сильно било по геополитическим интересам  и престижу Великобритании, порождало внутриполитическую напряженность на Британских островах, негативно сказывалось на английской экономике. С другой стороны, Лондон не мог открыто выступить против планов своего стратегического союзника по Антанте. Выходом из положения стало принятие тактики нейтралитета, который, все же, сложно было назвать «благожелательным». Тем не менее, в ситуации, когда Вашингтон самоустранился из переговорного процесса, Британия оставалась последней силой, способной распутать франко-германский узел. Этой политики Лондон и решил придерживаться в ходе конференций, предшествовавших оккупации. Один за другим кабинет Бонар Лоу предлагал планы мирного урегулирования ситуации, которые, впрочем, не устраивали ни немецкую, ни французскую стороны. В итоге, 11 января 1923 г. пять французских и две бельгийские дивизии перешли германскую границу и заняли основные центры одного из наиболее промышленно развитых регионов Германии.

Все статьи автора «nicksor»