К концу 1980-х годов национальные настроения в значительной степени усилились в русской прозе в РСФСР. Русские авторы (например, Вера Шапошникова [1]) стали проявлять более активные претензии на киевский период в русской истории, пытаясь доказать непрерывную преемственность между различными этапами истории России. Подобные тенденции в русской советской литературе имели место и раннее: русские авторы предпочитали акцентировать внимание на переломных моментах в истории России, например, на Смуте. Тексты начала 1980-х годов, посвященные русской истории, интегрированы в официальный идеологический дискурс, выдержаны почти в традициях социалистического реализма: позитивными героями могли быть исключительно выходцы из народа и бунтовщики в то время как царь, бояре и дворяне изображались явно негативно [2]. Во второй половине 1980-х годов акценты в исторической прозе изменились. Особое внимание в конце 1980-х годов русские писатели начли уделять региональному фактору в истории России [3]. Русскими авторами была предпринята попытка пересмотреть сложившуюся идеологически выверенную версию русской истории, что, например, нашло отражение в текстах Евгения Осетрова, пытавшегося фактически реабилитировать и показать прогрессивное значение и положительную роль русской средневековой религиозности. Сергий Радонежский им был и вовсе назван «лучшим человеком русского Средневековья» [4], что указывало на национализацию интеллектуального пространства и на то, что национально значимые герои потеснили «пламенных революционеров». Аналогичные настроения были характерны и для работ Веры Брюсовой [5], посвященных истории русской культуры.

Русская деревня, как и малые города, в русской советской литературе могли представать не только идиллически («над обожженной солнцем дорогою, над широким полем, над деревенскими крышами» [6]), как это, например, преподносил в более ранний период читателям Иван Соколов-Микитов, но вне времени, на грани эпох, хотя при этом доминировало в принципе идиллическое отношение к русской природе, которая любовно описывалась большинством русских писателей в позднем СССР [7]. Особенно в этом преуспел Виктор Астафьев [8], который уже тогда выступал как живой классик в двух ипостасях – как русский писатель и сибирский регионалист, хотя в позднесоветской литературе подобный регионализм был лишен политического содержания. Показательным к контексте кризиса советского канона в пока еще советской литературе 1980-х годов следует признать роман В. Астафьева «Печальный детектив» [9], в котором не только были вскрыты глубокие проблемы советского общества, но и фактически показана бесперспективность советского политического эксперимента на уровне одного небольшого провинциального города, где ничто не в состоянии изменить по сути эгоистическую природу людей. Проблемы, описанные в романе, носят нравственный характер и связаны с размыванием, разрушением русских традиций. На страницах романа фигурируют как разочаровывающиеся в жизни романтики, пока еще продолжающие верить в добро, и беспринципные советские карьеристы.
Русские писатели в РСФСР, например ленинградский автор Глеб Горышин [10] или калининский прозаик Петр Дудочкин [11], старались скрывать регионализм, маскируя его разного рода путевыми очерками, рассказами о родной природе, необходимости бережного отношения к ней, повестями о формально правильных героях (например, о председателях колхозов), не забывая при этом акцентировать внимание на необходимости хозяйского, а не пользовательского отношения к земле, на особой роли родного края или области в русской истории. Подобные стратегии, избранные в 1980-е годы русскими прозаиками, вероятно, указывают на кризис советской национальной политики, направленной на разрушение наций, национальных границ и формирование «новой общности людей» – «советского народа». Русские авторы в РСФСР, как и их коллеги в республиках, сделали выбор не в пользу новой, преимущественно идеологической и социально-политической идентичности, но фактически начали прилагать усилия для легитимации старых национальных идентичностей.
Именно в этом пагубном процессе упадка деревни и размывании присущей ей русскости русские националисты в РСФСР были склонны видеть одну из важнейших угроз русской идентичности. В повести В. Барабашова символом подобного состояния выступает полуразрушенная церковь «с покосившимися крестами» [12]. Особое внимание русские советские писатели акцентировали на контрасте и противоречиях между городом и деревней, подчеркивая, что последняя постепенно приходит в упадок [13]; между сельскими и городскими жителями, находившимися в состоянии культурного конфликта – конфликта ценностей и поколений [14]. В подобной ситуации русские в русской литературе позднего СССР начали позиционироваться в качестве первой жертвы советского режима, как нации, которую вынудили отказаться от национальных корней и традиций: «народ никогда по своей воле не станет корежить родимую землю, куражиться над ней» [15]. Кроме этого русских писателей волновало, что вне города постепенно уходит из жизни старшее поколение, которое не только знало и помнило народных традиции, но и выступало в качестве их главного хранителя [16]. В этом отношении русские националисты были в определенной степени близки к националистам в других союзных республиках, но их отличало отсутствие национально маркированных образов Другого, т.е. все проблемы русской нации возлагались не на Других, а на советский режим, который в конце 1980-х годов начал почти открыто обвиняться в проведении денациональной и антирусской политики.
Национально ориентированные русские писатели мучительно переживали процесс постепенной трансформации деревни и отмирания традиционного уклада. Сергей Крутилин (1921 – 1985), например, с горечью писал о том, как «одна за одной исчезали избенки, уезжали с облюбованных дедами мест мужики… идешь по селу – то тут, то там виднеются канавы… это бывшие колодцы… комья глины вместо мазанок… это бывшие избы» [17]. Правда, тот же И. Соколов-Микитов все же признавал, что русская деревня – это нередко «неширокая улица, покрытая подсохшей, крепко убитой грязью» [18]. Для поздней советской русской прозы стала характерна ностальгия по прошлому, по тем временам, когда «славяне поклонялись богу Яриле» [19]. В 1980-е годы русские авторы начали открыто писать о негативном влиянии города, о постепенном размывании крестьянской культуры, традиций взаимовыручки и взаимного уважения, что, например, отражено в рассказе Василия Афонина «Моменты жизни» [20], где один из персонажей, Сердюков, написал донос на своего односельчанина с целью не допустить его продвижения по службе. Герои поздней советской русской прозы делали мучительный выбор между карьерой и нравственными ценностями, понимая, что «карьеризм – это, когда нечестными путями рвутся к званиям и должностям» [21]. Триумф человека советского типа в этом контексте был в определенной степени и поражением русскости.
В 1980-е годы роль выразителя интересов национально ориентированной части русской интеллигенции начало играть московское издательство «Современник», которое инициировало публикацию серии книг писателей из различных областей РСФСР, посвященных проблемам развития русской периферии. Анализируя роль русской периферии, в особенности – Нечерноземья – русские писатели акцентировали внимание на исконной русскости этих регионов. Костромской прозаик Михаил Базанков не только настаивал на том, что «понимание родины невозможно без осознанной причастности к судьбе своей деревни», но и подчеркивал, что «деревенская костромская земля – часть огромной земледельческой Руси, которая родила и взрастила материальную культуру народа, определила своеобразие нравственного, духовного облика нации» [22], апеллируя, таким образом, одновременно как непрерывности русской истории, так и аграрному стержню в развитии России. Более того, М. Базанков констатировал и существование определенной «костромской самобытности» [23]. Другие русские писатели (например, Лариса Бабиенко) отразили упадок и кризис колхозной системы, разложение партийной номенклатуры, коррупцию и самоуправство [24].
Аналогичные публикации инициировали и другие как столичные, так и региональные издательства. Восточно-Сибирское книжное издательство, например, в 1989 году опубликовало сборник «Живая вода», в который вошли произведения признанных писателей-деревенщиков – Василия Белова [25], Бориса Можаева [26], Василия Шукшина [27], Владимира Крупина [28], Владимира Тендрякова [29] и хотя тексты, вошедшие в сборник, носили исключительно художественный характер, не содержа политического подтекста и не претендуя на него. Сборник был составлен таким образом, чтобы не вызвать подозрений у советской цензуры: первым автором был идеологически правильный лауреат Государственной премии Василий Белов. Тем не менее, появление подобной антологии было показательно в контексте роста национальных противоречий в позднем СССР и на фоне попыток русских националистов заявить о себе как о новой политической силе. Издание подобных сборников, рассчитанных на русскую интеллигенцию, было призвано, с одной стороны, пробуждать спящие национальные чувства молчаливого большинства в Советском Союзе, а, с другой, создавать интеллектуальные основания для начавшегося роста русского национализма.
Деревня, описанная русскими советскими писателями, например – Г. Селигениным, мучительно разрывается между русским прошлым и советским настоящим. От первого она унаследовала ежедневный крестьянский труд, от второго памятники с явным идеологическим подтекстом: «в центре стоял памятник со звездой… золотыми буквами были врезаны в гранит слова: “Петр Михайлович Ефремов – первый председатель колхоза… погиб за Советскую власть от кулацкой пули. 1898 – 1930”… ниже виднелась фотография… улыбался молодой казак в кубанке» [30]. В результате трансформаций, связанных с коллективизацией и огромными потерями в Великой Отечественной войне, русская деревня стала в меньшей степени русской, став преимущественно советской, интегрированной в большой советский контекст. Геннадий Селигенин идеализировал ежедневный труд русского крестьянина: «косила женщина, работа ее была схожа с протяжной песней. Вела песню звонкая коса» [31]. Им же в уста крестьян-героев были вложены слова, критикующие городскую культуру: «небось думаешь, хутор – голгофа библейская. Взобрался, поморили тебя разными трудами, ты и освободился от грехов… В деревню теперь каждый едет… муку сознательную принимать» [32]. Подобное противопоставление было совершенно сознательным для некоторых русских советских писателей, которые, вероятно, полагали, что форсированная модернизация ведет к разрушению традиционного уклада русской деревни и сельской жизни, а соперничество между городом и деревней, победа городской культуры ведет к самым неприятным последствиям для России, хотя открыто подобные настроения в их текстах, разумеется, не высказывались.
Среди тех авторов, тексты которых в позднем Советском Союзе составляли основу русского националистического дискурса, особое место занял прозаик Сергей Алексеев. Роман «Рой» [33], написанный в 1983 – 1986 годах, и повесть «Хлебозоры» (1979 – 1988) [34] стали попыткой озвучить те проблемы, которые волновали русское общество в позднем СССР. С. Алексеев отразил как общенациональные проблемы, связанные с нравственным кризисом общества, так и их региональный уровень, проявившийся в упадке русской деревни, разрушении национальной самобытности, размывании региональных отличий, которые были одним из составных элементов трудовой этики и культуры русского крестьянства. В романе представлен конфликт человека с природой, возникший в результате потребительского отношения к ней. Другой проблемой, которая, как полагал С. Алексеев, разъедала и разрушала позднесоветское общество, стал конфликт поколений – между старшим поколением, которое ориентировалось на ценности и идеалы и между молодежью, сделавшей выбор в пользу потребления, исключительно потребительской психологии, ориентира на сегодняшний день.
Региональная литература в РСФСР развивалась как составная часть советской литературы. Писатели, которые жили в различных областях РСФСР, подобно московским и ленинградским коллегам были членами как общесоюзных, так и местных писательских организаций, членство в которых давало не только официальную санкцию на занятие литературной деятельностью, но и обеспечивало эффективный, преимущественно – цензурный и идеологический контроль над теми текстами, которые создавались русскими советскими писателями на региональном уровне. Это привело не только к тому, что русская советская литература в РСФСР развивалась унифицировано. Подобная политика фактически делала невозможным или маловероятным появление региональных школ, литературного регионализма. Русских писателей волновали в принципе те же проблемы, о которых писали признанные классики.
Тематически русская советская литература не отличалась значительным ни разнообразием, ни своеобразием. Большинство сюжетов были связаны почти исключительно со строительством коммунизма, развитием нового советского общество. Эта ситуация стала следствием того, что русские писатели фактически обслуживали идеологический заказ. В обмен на столь явно и открыто демонстрируемую лояльность им позволялось затрагивать темы, связанные с русской национальной спецификой, что нашло наибольшее отражение в местных версиях и ответвления русской «деревенской» прозы, но вместе с тем, значение национального сегмента в русской советской литературе на протяжении всего периода существования РСФСР продолжало оставаться чрезвычайно незначительным.

1. Шапошникова В. У Плещеева озера / В. Шапошникова // Ярославия. Сборник / сост. В. Хохлов. – М.: Современник, 1989. – С. 350 – 367.
2. Замыслов В. Углицкая драма / В. Замыслов // Дыхание Волги. Литературно-художественный сборник / сост. В.Ф. Сокол. – Ярославль: Верхне-Волжское книжное издательство, 1983. – С. 195 – 210.
3. Кузнецов А. Дальние дороги. Путевые заметки / А. Кузнецов // Песнь о Родине. Сборник рассказов и очерков / сост. А. Онегов. – М., 1988. – С. 234 – 272.
4. Осетров Е. Град былинный / Е. Осетров // Ярославия. Сборник / сост. В. Хохлов. – М.: Современник, 1989. – С. 335 – 349.
5. Брюсова В. Бесценное наследие / В. Брюсова // Ярославия. Сборник / сост. В. Хохлов. – М.: Современник, 1989. – С. 490 – 508.
6. Соколов-Микитов И. Пыль / И. Соколов-Микитов // Рассказы о деревне / сост. В.А. Зубов. – Пермь: Пермское книжное издательство, 1984. –С. 3 – 23.
7. Казаков Ю. Ночь / Ю. Казаков // Песнь о Родине. Сборник рассказов и очерков / сост. А. Онегов. – М., 1988. – С. 22 – 35; Казаков Ю. На охоте / Ю. Казаков // Песнь о Родине. Сборник рассказов и очерков / сост. А. Онегов. – М., 1988. – С. 35 – 44.
8. Астафьев В. Тихая птица / В. Астафьев // Сибирский рассказ / сост. Е.А. Городецкий. – Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 1986. – Вып. IV. – С. 23 – 28.
9. Астафьев В. Печальный детектив / В. Астафьев // Астафьев В. Печальный детектив. Повести. Роман. Рассказ / В. Астафьев. – Кишинев: «Литература артистикэ», 1988. – С. 537 – 649.
10. Горышин Г. О чем помнят березы / Г. Горышин // Горышин Г. По тропинкам поля своего. Странствия. Размышления / Г. Горышин. – Л.: Советский писатель, 1983. – С. 3 – 25; Горышин Г. Грибы поздней осени / Г. Горышин // Горышин Г. По тропинкам поля своего. Странствия. Размышления / Г. Горышин. – Л.: Советский писатель, 1983. – С. 26 – 33; Горышин Г. По тропинкам поля своего / Г. Горышин // Горышин Г. По тропинкам поля своего. Странствия. Размышления / Г. Горышин. – Л.: Советский писатель, 1983. – С. 34 – 133.
11. Дудочкин П. Колыбель. Этюды памяти / П. Дудочкин // Родные просторы. Сборник произведений калининских писателей / сост. Н. Мазурин. – М.: Московский рабочий, 1985. – С. 194 – 207.
12. Барабашов В. Дом родной / В. Барабашов // В чистом поле. Повести. – Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство, 1980. – С. 61 – 164.
13. Волков О. Чур, заповедано! / О. Волков // Песнь о Родине. Сборник рассказов и очерков / сост. А. Онегов. – М., 1988. – С. 45 – 84.
14. Борисов Е.И. У костра / Е.И. Борисов // Родные просторы. Сборник произведений калининских писателей / сост. Н. Мазурин. – М.: Московский рабочий, 1985. – С. 16 – 33.
15. Лощиц Ю. Земля-именинница. – С. 15.
16. Онегов А. Я живу в Заонежской тайге / А. Онегов // Песнь о Родине. Сборник рассказов и очерков / сост. А. Онегов. – М., 1988. – С. 86 – 119.
17. Крутилин С. Баллада о колодце / С. Крутилин // Голубая Мещера. Сборник / сост. В. Сафонов, В. Кабанов. – М.: Современник, 1988. – С. 170 – 179.
18. Соколов-Микитов И. Пыль. – С. 5.
19. Хозяинов Э.И. У кургана Николка / Э.И. Хозяинов // Родные просторы. Сборник произведений калининских писателей / сост. Н. Мазурин. – М.: Московский рабочий, 1985. – С. 125 – 130.
20. Афонин В. Моменты жизни. – С. 32 – 51.
21. Крюков В.И. Отец и сын / В.И. Крюков // Родные просторы. Сборник произведений калининских писателей / сост. Н. Мазурин. – М.: Московский рабочий, 1985. – С. 131 – 157.
22. Базанков М. В том краю. – С. 4 – 5.
23. Базанков М. Зовущий свет / М. Базанков // Базанков М. Русское поле / М. Базанков. – М.: «Современник», 1990. – С. 170 – 205.
24. Бабиенко Л. По смоленскому большаку за… надеждой! / Л. Бабиенко // Бабиенко Л. Клич березовых богов / Л. Бабиенко. – М.: «Современник», 1990. – С.7 – 61.
25. Белов В. Плотницкие рассказы / В. Белов // Живая вода. Повести. – Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1989. – С. 5 – 82.
26. Можаев Б. Живой / Б. Можаев // Живая вода. Повести. – Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1989. – С. 83 – 204.
27. Шукшин В. Калина красная / В. Шукшин // Живая вода. Повести. – Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1989. – С. 205 – 278.
28. Крупин В. Живая вода / В. Крупин // Живая вода. Повести. – Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1989. – С. 279 – 414.
29. Тендряков В. Три мешка сорной пшеницы / В. Тендряков // Живая вода. Повести. – Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1989. – С. 415 – 534.
30. Селигенин Г. Большой двор. – С. 37.
31. Селигенин Г. Большой двор. – С. 8.
32. Селигенин Г. Большой двор. – С. 9 – 10.
33. Алексеев С. Рой / С. Алексеев // Алексеев С. Сочинения / С. Алексеев. – М., 2000. – С. 5 – 398.
34. Алексеев С. Хлебозоры / С. Алексеев // Алексеев С. Сочинения / С. Алексеев. – М., 2000. – С. 399 – 606.

Все статьи автора «Кирчанов Максим Валерьевич»