Дендизм как культурное явление сложился в конце XVIII века и стал реакцией английской родовой аристократии на упрощенность формирующегося буржуазного строя. Буржуазный стиль жизни, в котором доминировало приземленно бытовое, материальное начало (а не начало высоко художественное) оказался чужд потомственным аристократам. Буржуазной «тривиальности», «пошлости», тому, что зовется «вульгарным», денди противопоставили оригинальность и безусловный вкус. Впрочем, как реакция на явление массовое, культура дендизма порой допускала избранных буржуа в мир элиты: родом из третьего сословия был, скажем, Джордж Браммелл, признанный законодатель английской моды. Чтобы прослыть человеком, диктующим моде свои правила, требовалось быть яркой натурой: «…человек мог выделиться независимо от социального происхождения, что… подтверждает пример знаменитого денди Браммелла. Однако для такого продвижения требовались незаурядная воля, харизма, сильный характер…», иначе говоря, те качества личности, на которые делали ставку в конце XVIII – начале XIX веков [1, c. 53]. Другая культурно-историческая причина, вызвавшая к жизни дендизм, состоит в бунте сдержанных англичан против засилья пестрой французской моды и, еще глобальнее, против интервенции наполеоновских войск, а значит, засилья в мире всего французского. Тем самым костюм английского денди в начале XIX века оказывался выражением и эстетической позиции, и политических взглядов, и даже основ личного мировоззрения.
В начале XIX века дендизм проник в российскую культуру, нашел свое отражение и в биографиях светских львов, и в образах героев русской литературы, потому зачастую феномен дендизма становится тем культурно-историческим контекстом, без которого не раскрывается образ героя, не осознаются смыслы его поступков. В образе Евгения Онегина черты дендизма так же важны, как маска либерально настроенного юноши и как исполняемая им в деревне роль помещика-реформатора. Действительно, наш герой обладает незаурядным вкусом, он знаком с новыми тенденциями моды, об этом читатель узнает в самых первых строках романа, где об Онегине сказано: «Острижен по последней моде, / Как dandy лондонский одет – / И наконец увидел свет…» [2, с. 9]. Но, как отмечает Пушкин, настойчивая погоня за внешней красотой делает из героя не подлинного денди, а лишь «послушника моды»: «Второй Чадаев, мой Евгений, / Боясь ревнивых осуждений, / В своей одежде был педант / И то, что назвали франт..» [2, с. 16 – 17].
«Классический» денди славит элегантность внешней формы и выступает не послушником, а непринужденным и виртуозным законодателем моды, автор же, напротив, своего героя дважды назовет педантом – модником показным. Онегин в глазах общества является педантом и в одежде, и в своих познаниях:
Онегин был по мненью многих
(Судей решительных и строгих)
Ученый малый, но педант:
Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока
Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпиграмм.
(А.С. Пушкин. «Евгений Онегин») [2, с. 9 – 10]
Как считали истинные джентльмены, в манере одеваться и вести светскую беседу самое изысканное – это изящная скромность, интеллектуальная виртуозность, легкая оригинальная небрежность, а самое вульгарное – педантичная тщательность, напускная наигранность, нарочитый «вид знатока», ибо последнее свидетельствует об ученичестве, выдает подмастерья, который всеми силами стремится попасть в элитарное общество. Так, Браммелл, советуя своему поклоннику, принцу Уэльскому, каким правилам необходимо следовать, утверждал: прежде всего, должно ценить гениальное умение одеваться, удачно сочетающееся с находчивостью и остроумием, но все это должно быть лишено и малейшего налета нарочитости [1, с. 60, 63]. Здесь уместно напомнить, что А.С. Пушкин нигде и не называет своего героя истинным денди, так решит окружение. Быть модно одетым, конечно, еще не значит быть денди, и сам Онегин – «чужих причуд истолкованье» [2, с. 128], он лишь повторяет в своей жизни некие «общие места» элитарной английской культуры, к примеру, высокомерно и снисходительно слушает Ленского:
Он слушал Ленского с улыбкой.
Поэта пылкий разговор,
И ум, еще в сужденьях зыбкой,
И вечно вдохновенный взор, —
Онегину все было ново;
Он охладительное слово
В устах старался удержать
И думал: глупо мне мешать
Его минутному блаженству…
(А.С. Пушкин. «Евгений Онегин») [2, с. 36].
«Охлаждающие», резкие, афористически точные фразы – примета дендисткого стиля мысли, «мыслящее тело» – так отзывались современники о Браммелле, о нем говорили: «…Черты лица его обнаруживали незаурядный ум, в изгибе рта чувствовалась наклонность к саркастическому юмору» [1, с. 58 – 59]. Однако в художественном мире пушкинского романа внутренняя сердечность Онегина, его искреннее удивление суждениям юного друга не позволяют маске дендизма плотно прирасти к лицу: старший товарищ сдерживает охлаждающе саркастические оценки, тогда как денди громко заявляют о них, вынося свой строгий приговор оппоненту.
Сила характера Онегина проявляется в ином: словно герой байронического толка, Онегин закаляется – переплывает реку или после сна принимает ванну со льдом:
Прямым Онегин Чильд – Гарольдом
Вдался в задумчивую лень:
Со сна садится в ванну со льдом,
И после, дома целый день,
Один, в расчеты погруженный,
Тупым кием вооруженный,
Он на бильярде в два шара
Играет с самого утра.
(А.С. Пушкин. «Евгений Онегин») [2, с. 81].
В кодекс жизни денди-джентльмена традиционно входила спортивная закалка, ведь порой воспитанники элитарных учебных заведений жили в едва отапливаемых помещениях, и, напомним, стоическое отношение к превратностям климата недаром культивировалось в дождливо-туманной Англии. Спорт в таком случае становился средством выживания, но еще и конструирования идеального тела, настойчивой борьбы с недостатками фигуры. Поэтому Онегин и переплывает деревенскую реку на английский – байронический манер, автор делает на этой романтической подражательности особый акцент:
Онегин жил анахоретом:
В седьмом часу вставал он летом
И отправлялся налегке
К бегущей под горой реке;
Певцу Гюльнары подражая,
Сей Геллеспонт переплывал,
Потом свой кофе выпивал…
(А.С. Пушкин. «Евгений Онегин») [2, с. 79].
И все же пушкинский герой не только увлекается новомодными веяниями, но и изнывает от скуки, имитируя высоко поэтичный английский сплин:
Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу;
Он застрелиться, слава богу,
Попробовать не захотел,
Но к жизни вовсе охладел.
Как Child-Harold, угрюмый, томный
В гостиных появлялся он;
Ни сплетни света, ни бостон,
Ни милый взгляд, ни вздох нескромный,
Ничто не трогало его,
Не замечал он ничего.
(А.С. Пушкин. «Евгений Онегин») [2, с. 22].
Способность поэтично скучать была введена в русскую романтическую моду лордом Байроном и стала приметой «высокой» печали, унылого настроя души, связанного с разочарованием в общем строе жизни, с мыслями о самоубийстве и вообще с напряженной мыслительной деятельностью – непрестанной рефлексией, постоянным отслеживанием своих эмоциональных движений, перемен в чувствах; «подобная способность дистанцироваться и как бы со стороны следить за своими переживаниями уже предполагает сложную автономию внешне сдержанного субъекта, который культивирует собственные эмоции, не теряя при этом аналитического контроля. Это стремление подняться над страданием – первичный тренинг невозмутимости, школа владения собой» [1, с. 54]. Однако наш герой застрелиться не захотел, и на поверку для Онегина «английский сплин» оказывается «русской хандрой», увы, далеко не поэтичной, не столь напряженно рефлективной (мы не знаем, о чем думает наш герой, его внутренняя в начале романа от нас закрыта), вызвана же хандра безотрадным однообразием светской жизни и ее экзистенциальной пустотой.
Другие черты дендизма Евгения мы различаем в тот момент, когда герой, по выражению автора, «проповедует»: дает урок самообладания влюбленной Татьяне. Как утверждал Ю.М. Лотман, объяснение Онегина с Татьяной не имеет под собой литературных образцов, Евгений говорит искренне, и слова героя наконец-то обнажают его внутренний мир: «”Проповедь” Онегина противопоставлена Письму Татьяны совершенным отсутствием в ней литературных клише и реминисценций» [3, с. 236]. Если в словах Онегина нет литературных клише, то культурно-исторические реминисценции все же проявляются: его фраза – «…Учитесь властвовать собою / Не всякий вас, как я, поймет; / К беде неопытность ведет…» [2, с. 71] – напрямую соотносится с жизненными принципами денди, на лице которых всегда непроницаемая маска, они холодны и внешне бесстрастны, потому что для законодателя английской моды властвовать собой – значит владеть всем миром.
В любви денди расчетливы и достаточно холодны. Известно, что сам Браммелл был склонен к любовным интрижкам, но не более того, «… он мог быть светски любезным, остроумным, писать галантные послания в стихах, но никто никогда не видел его в роли пылкого влюбленного» [1, с. 269]. Вообще глубина и всеохватность чувства не свойственны денди, они в большей степени эгоисты, сторонящиеся сердечных хлопот (напомним, и Евгения пугают девичьи страданья: «Кого не утомят угрозы, / Моленья, клятвы, мнимый страх, / Записки на шести листах…» [2, с. 68]). Но у Пушкина герой – страдающий эгоист, в нем сквозь маску утомленного и разочарованного героя-любовника прорывается истинное, искреннее лицо, и, «… получив посланье Тани, / Онегин живо тронут был: / Язык девических мечтаний / В нем думы роем возмутил…» [2, с. 69].
Итак, в жизни пушкинского героя образ денди был лишь очередной ролью, светской условностью, модной маской, неплотно подогнанной к лицу. Русский «денди» стремится к блеску внешних форм, к иронично-афористичной речи, утонченности умственной культуры, но внутренняя суть дендизма в его отстраненно-холодном английском варианте не свойственна русскому герою, оттого-то в Онегине просыпается желание любить, рождается новое чувство к Татьяне. Видимо, не на английский манер создана русская душа, в ней, как подмечает поэт, под тонкой коркой льда всегда дремлют живые чувства.
Библиографический список
- Вайнштейн О.Б. Денди: мода, литература, стиль жизни. М.: Новое литературное обозрение, 2006. 640 с.
- Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. Т. 4. М.: Худож. литература, 1975. 520 с.
- Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий: Пособие для учителя. Л.: Просвещение, 1983. 416 с.
Количество просмотров публикации: Please wait