РЕЦЕПЦИЯ ИМЕНИ И ОБРАЗА А.С. ПУШКИНА В ТВОРЧЕСТВЕ НИКОЛАЯ КЛЮЕВА

Кудряшов Игорь Васильевич
Арзамасский филиал Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского
доктор филологических наук, профессор кафедры литературы

Аннотация
Исследуется литературная рецепция А.С. Пушкина в аспекте эволюции творческого сознания новокрестьянского поэта Н.А. Клюева. Мифологизация имени и образа великого поэта уступает место глубокому творческому восприятию пушкинского гения и его национального значения.

Ключевые слова: Клюев, литературная рецепция, мифологизация, новокрестьянская поэзия, образ Пушкина, пушкиниана, русская поэзия, традиция


RECEPTION OF A NAME AND IMAGE OF A.S. PUSHKIN IN NIKOLAY KLYUEV'S CREATIVITY

Kudryashov Igor Vasilyevich
Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod Arzamas Branch
Doctor of Philology (PhD), Professor of the Department of Literature

Abstract
This article presents the analysis of literary reception of A.S. Pushkin in the aspect of creative consciousness evaluation of N.A. Klyuev, a new peasant poet. The mythologization of a name and image of the great poet gives way to deep creative perception of the Pushkin genius and his national value.

Keywords: literary reception, mythologization, novokrestyanskaya poetry, Russian poetry, the image of Pushkin, tradition


Рубрика: 10.00.00 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ

Библиографическая ссылка на статью:
Кудряшов И.В. Рецепция имени и образа А.С. Пушкина в творчестве Николая Клюева // Современные научные исследования и инновации. 2014. № 11. Ч. 3 [Электронный ресурс]. URL: https://web.snauka.ru/issues/2014/11/38760 (дата обращения: 15.03.2024).

Посвящается 130-летию со дня рождения русского поэта Н.А. Клюева

Обращаясь к вопросу об эволюции образа Пушкина в русской поэзии XIX века, Р.В. Иезуитова справедливо заметила, что «каким оригинальным и крупным ни было бы то или иное явление в послепушкинской поэзии, в нем всегда присутствует пушкинское начало, ощущается живая связь с поэтическим миром Пушкина, признанного главы русских поэтов, сохраняющего это значение вплоть до нашего времени» [1, c. 113]. По мнению ученого, все молодые поэты, пришедшие в отечественную литературу, «как бы невольно равнялись на Пушкина», видя в нем идеальный образ национального поэта. На ранних этапах поиска «себя в литературе» в отношении к личности и богатейшему творческому опыту великого поэта проявлялся оригинальный талант всякого художника слова, храня следы и значимо определяя дальнейшее направление его художественного и личностного развития. То или иное литературное имя в отечественном искусстве слова, рассмотренное сквозь «призму» пушкинского гения, всякий раз «распадается» на уникальный спектр характеристик, эксплицирующих грани его словотворческого таланта и, в конечном счете, определяющих значение писателя в истории послепушкинской словесности.

Любое упоминание имени великого поэта в художественных текстах его последователей в русской словесности особо значимо уже в силу того, что в отечественных литературных кругах оно возлагало особую, почти сакральную, ответственность на автора этого текста, а само произведение критикой автоматически возводилось, по меньшей мере, в «ранг программных» за одну лишь текстовую сопричастность к «солнцу русской поэзии». Но, как всем хорошо известно, наличие имени Пушкина в текстах его последователей еще не делает их сочинения творчески сопричастными пушкинским. Подчеркнем, что этико-эстетическое содержание образа Пушкина в художественных текстах его последователей напрямую соотнесено с глубиной творческого восприятия его ценностного наследия, как личностно-биографического, так и духовно-творческого. Величие художественно воссоздаваемого образа Пушкина определяет исключительно глубина творческого проникновения его близкого или дальнего последователя в неповторимый макромир гения отечественной словесности.

Думается, что ответ на вопрос, каким предстал Пушкин на страницах клюевских текстов, поможет уяснить сопричастность художественного творчества новокрестьянского поэта пушкинскому гению, что мы частично и попытаемся осуществить в нашей работе.

Первым пушкинское присутствие в стихах «молодого» Клюева, как известно, было отмечено Н. Гумилевым в январском номере художественно-литературного журнала «Аполлон» за 1912 год. В «Письмах о русской поэзии» тонко чувствующий поэтическое слово Гумилев называет стихи, составившие сборник крестьянского поэта «Сосен перезвон», «неожиданным и драгоценным подарком» и вызывающе провозглашает их автора «продолжателем Пушкинского периода» [2, с. 70]. Этико-эстетические принципы раннего творчества Клюева в свете восприятия поэтом пушкинского наследия уже анализировались нами в одной из ранее опубликованных работ [3, c. 341-345]. На этом основании здесь подробно остановимся лишь на уяснении причин того, чем руководствовался Гумилев в своей столь высокой оценке первого поэтического опыта олонецкого поэта.

В начале XX века образ Пушкина стал специфическим инструментом пропаганды собственных этико-эстетических идей многочисленными литературными объединениями, а также отдельными выдающимися представителями этой культурно-исторической эпохи. Близостью к пушкинскому творческому духу аргументировались не только собственные поиски нового в искусстве словотворчества, но и формировались новые художественные ценности в массовом сознании. Борьба шла не столько против «чуждых» этико-эстетических идей тех или иных литературных неприятелей, сколько за читателя, ценностное сознание которого, в конечном счете, определяет славу не только в настоящем, но и «в веках». В этом аспекте высокая оценка неизвестного широкой публике олонецкого поэта и его книги стихов на страницах «Аполлона» со стороны увлеченного «Музой Дальних Стран» Гумилева была мотивирована, по крайней мере, двумя факторами. Во-первых, определенной созвучностью клюевских идейно-поэтических установок, проявившихся в обращенности творчества олонецкого поэта к экзотике отечественной народной культуры, собственным гумилевским взглядам, выразившихся в подчеркнутом воспевании своеобычности многонационального и поликультурного колорита планеты. И, во-вторых, публичное восхваление начинающего поэта из глубинки давало возможность критику донести до читателей журнала собственные идеалы как непреходящую ценность, сопричастную расцвету русской словесности пушкинского периода [4, с. 55-75]. Осознавал ли эту мотивацию Гумилева пока неискушенный в жизни литературных кругов молодой Клюев – вопрос на сегодняшний день остается открытым. Выскажем предположение, что, вероятнее всего, догадывался, т.к. уже спустя несколько лет поэт проявит себя в роли опытного наставника, понимающего тонкости литературной жизни столицы, и будет опекать юного поэта С. Есенина, приехавшего покорять литературную столицу, о чем сохранилось множество воспоминаний современников.

Доводы о причастности клюевского творчества «Пушкинскому периоду» мотивируются Гумилевым следующими пятью факторами: 1) стих олонецкого поэта «полнозвучен, ясен и насыщен содержанием»; 2) «величавая полновесность и многозначительность» его лирики, достигаемая, в том числе, и за счет использования приема постановки дополнения перед подлежащим; 3) наиболее значимые в смысловом плане слова располагаются внутри стихотворной строки, что снимает нагрузку с финала и делает органичной нечеткость рифмовки; 4) авторские сложные словообразования; 5) не знающий сомнений, по словам Гумилева, «крепкий русский дух», который, как лейтмотив, звучит в каждом стихотворении сборника «Сосен перезвон». Обратим внимание, что употребленное критиком сочетание «крепкий русский дух» не только акцентирует внимание читателя на народности и ярко выраженном национальном колорите стихов олонецкого поэта, но и вызывает аллюзии со всем известными пушкинскими строками из «Руслана и Людмилы»: «Там русский дух… там Русью пахнет!», которые рефреном звучат в междустрочье критического отзыва Гумилева.

Этико-художественная преемственность традиций пушкинского периода, проявившаяся уже на начальном этапе творчества Клюева, послужила основой «рождения» образа великого предшественника в художественном сознании новокрестьянского поэта. Впервые образ Пушкина находим в программном стихотворении Клюева «Где рай финифтяный и Сирин…», датированном между 1916 – 1918 годами и впоследствии помещенном поэтом в раздел «Долина Единорога» второго тома «Песнослова» (1919 г.). Это стихотворение – поэтический манифест пришедшего в мир литературы поэта, ясно видящего конечную цель предназначенного ему пути, но томимого творческой жаждою, сеющей на мгновение сомнения в его душе. Смятение лирического героя-поэта отнюдь не говорит об утрате им веры в идеалы, а скорее, наоборот: незыблемость идеалов помогает ему преодолеть возникшее сомнение и укрепиться в правоте жизнетворческого пути. В сюжетной коллизии стихотворения имя и образ Пушкина занимают первостепенное значение в сравнении с другими поэтами: «яровчатым» Меем, Никитиным и «велесовым первенцем» Кольцовым, чьи имена лишь перечисляются в произведении в одном ряду. В первых двух строфах произведения в «финифтяном» раю Клюев рисует Пушкина переполненным творческой одухотворенностью, подпитываемой народным словом:

Где рай финифтяный и Сирин

Поет на ветке расписной,

Где Пушкин говором просвирен

Питает дух высокий свой, 

Где Мей яровчатый, Никитин,

Велесов первенец Кольцов,

Туда бреду я, ликом скрытен,

Под ношей варварских стихов [5, с. 140].

Образ Пушкина выделяет полнота и законченность. Клюев рисует подлинно великого поэта, чей высокий дух, обогащаемый «говором просвирен», и чье немеркнущее вдохновенное творчество стало для лирического героя-поэта недосягаемым образцом, приблизиться к которому он жаждет («Туда бреду я ликом скрытен, / Под ношей варварских стихов»). Пушкинский гений в художественном сознании Клюева настолько велик, что даже в «финифтяном раю» царит его высокий творческий дух под сладкозвучное пение Сирина «на ветке расписной».

На фоне великого пушкинского наследия собственные стихи воспринимаются лирическим героем не представляющими ценности – грубыми и варварскими. Лирический герой намеренно принижает собственный поэтический талант, который рельефно проступает за вдохновленными и безукоризненно выверенными строками стихотворения, написанного от первого лица. Умаление собственного поэтического дара героем отнюдь не признак его заниженной самооценки, а авторский поэтический прием, уходящий корнями в древнерусскую эпистолярную традицию (принижение самого себя и возвышение адресата) и используемый Клюевым с целью подчеркнуть масштаб пушкинского гения.

Позиционируя себя в кульминационной точке развития лирического сюжета стихотворения «словопоклонником богомерзким», не знающим где «орлий путь», лирический герой во второй части произведения следует завету райской птицы Сирин – любить – и обретает уверенность, осененный лучами света «солнца русской поэзии» – пушкинского гения:

Поет мне Сирин издалеча:

«Люби, и звезды над тобой

Заполыхают красным вечем,

Где сердце — колокол живой».

Набат сердечный чует Пушкин –

Предвечных сладостей поэт…

Как Яблоновые макушки,

Благоухает звукоцвет.

Он в белой букве, в алой строчке,

В фазаньи-пестрой запятой.

Моя душа, как мох на кочке,

Пригрета пушкинской весной [5, с. 141].

В основе поэтического кредо Клюева лежит убеждение, что истинный поэт призван нести в мир любовь (во всеобъемлющем значении этого этико-философского понятия). Это убеждение олонецкого поэта родственно с пушкинским, и Клюев особо акцентирует данный факт в тексте своего произведения: стихи лирического героя, наполненные любовью, были вдохновлены и услышаны его далеким предком.

В художественном сознании Клюева Пушкин – это поэт «предвечных сладостей», одно только соприкосновение с творчеством которого подобно райскому блаженству. Мифологическая птица Сирин, обитающая в «финифтяном раю», в контексте клюевского стихотворения дополняет образ великого поэта. В средневековых русских легендах птица с головою девы обладала особенным даром завораживать слушателей, иногда лишая их рассудка своим вещим пением о грядущем блаженстве. Творческий гений Пушкина для Клюева сродни способностям птицы радости Сирин и заключен в божественном даре великого поэта пророчествовать о грядущем Царстве Божием на земле. Благодаря творческому восприятию Клюевым, в том числе и пушкинской традиции, в его ранней лирике быстро разрастается и становится доминирующим в комплексе религиозных устойчивых смысловых элементов художественных текстов мотив ожидания грядущего Царства Божия, о чем мы уже писали в одной из ранее опубликованных работ [6, c. 79-83].

В лирике Клюева птица Сирин становится образом-символом – покровителем поэтов, побуждающим их творческое вдохновение и тем самым открывающим людям тайну Божественного провидения о судьбах мира и человека. Очень тонко эту особенность художественного сознания не только Клюева, но и других поэтов крестьянской купницы подметил талантливый художник А.Д. Топиков (Е.И. Праведников), который в широкоизвестной карикатуре на членов литературного общества «Краса», опубликованной в первом номере издававшегося семьей Рейснер журнала «Рудин» за 1915 год, изобразил С. Городецкого, Н. Клюева, А. Ремизова и С. Есенина в образе сидящих на одной ветке птиц Сирин.

Клюевский рисунок Птицы Сирин

Рисунок 1 – Рисунок Н.А. Клюева. Птица-Сирин (1920 г.)

Карикатурный рисунок А. Тобикова. 1915 г. Слева направо: С. Городецкий, Н. Клюев, А. Ремизов, С. Есенин.

Рисунок 2 – “Краса-Сирины пииты”. Карикатура из журнала “Рудин” художника А. Тобикова (1915 г.)

Карикатурный рисунок сопровождался значимой надписью «Краса – Сирины пииты», ассоциирующейся с традиционным литературным позиционированием отечественными поэтами себя служителями древнегреческого бога Феба (Аполлона), которое, например, мы находим в лирике Пушкина:

Он Фебом был воспитан,

Из детства стал пиит…[7, с. 97].

Мифологизируя образ Пушкина, Клюев не только органично находит ему место в божественном пантеоне созданного мифомира, но и наделяет великого поэта всеми необходимыми атрибутами небожителя. Подобно древнегреческому Фебу, Пушкин у Клюева становится покровителем поэтов, сияющим в пантеоне небожителей гением и олицетворяющим «солнце русской поэзии», путеводные лучи которого освещают дорогу всякого русского поэта:

Моя душа, как мох на кочке,

Пригрета пушкинской весной.

 

И под лучом кудряво-смуглым

Дремуча глубь торфяников.

В мозгу же, росчерком округлым,

Станицы тянутся стихов [5, с. 141].

Мифологема «солнце русской поэзии», закрепившаяся за Пушкиным сразу после смерти поэта, окончательно сформировалась в конце XIX века, в связи с празднованием его 100-летнего юбилея, что, вне сомнений, оказало значительное влияние на поэтическую трактовку Пушкина новокрестьянским поэтом. Но в то же время заметим, что корни данной мифологизации образа великого поэта уходят в напечатанное в 5-м номере «Литературных прибавлений» к газете «Русский инвалид» извещение о смерти А.С. Пушкина, начинающееся всем известными словами литератора В.Ф. Одоевского: «Солнце нашей Поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!..» [8, с. 48]. Также обращает внимание и тот факт, что образ великого поэта у Клюева наделен легкоузнаваемыми сугубо пушкинскими чертами: сложный метафорический образ «кудряво-смуглого» луча света, под которым лирический герой-поэт в финале стихотворения обретает творческое воодушевление, придает облику А.С. Пушкина в контексте стихотворения не только бóльшую выразительность, но и формирует явственно ощутимое портретное сходство художественно воссоздаваемого «олонецким песнописцем» образа с реальной личностью великого поэта-предшественника, обладавшего от природы, как общеизвестно, смуглым цветом лица и кудрявыми волосами.

С первых своих шагов в поэзии Клюев не боялся смелых экспериментов со словом. Лирику поэта отличает яркость цветовой палитры, порой переходящая в буйство красок, и образно-метафорическая насыщенность, что во многом создается благодаря активному использованию всего арсенала богатств «мужицкого языка» – живого народного слова. «Поэт специально собирал и вынашивал редкие, самоцветные слова, ссылаясь на пример Пушкина, который прислушивался к говору московских просвирен. Из русских поэтов Клюев Пушкина ценил особенно высоко» [9, с. 223-224].

В программном стихотворении «Се знамение: багряная корова…» (1917 или 1918 г.) Клюев вновь обращается к имени Пушкина. Рисуя картину революционных октябрьских дней в духе начала Царства Божия на земле, несущего с собой прекращение вражды, всемирное братское единение в любви и воскрешение, крестьянский поэт уверенно декларирует неминуемое скорое примирение крестьянского и пролетарского направлений в поэзии под стягом с именем великого национального поэта:

Слетит на застреху Сирин,

Вспенит сказка баяновы кружки,

И говором московских просфирен

Разузорится пролетарский Пушкин [5, с. 219].

Используемое Клюевым поэтическое переложение общеизвестного пушкинского высказывания из заметки «Опровержение на критики» (1830 г.) о необходимости прислушиваться к московским просвирням, которые «говорят удивительно чистым и правильным языком», не оставляет сомнений, что примирение двух противоборствующих направлений в поэзии произойдет с наступлением Царства Божия как неизбежное просветление от литературных заблуждений пролетарских поэтов. С воцарением божественного миропорядка поэзия перестанет быть полем битвы и станет неотъемлемой частью красоты Божьего Царства на земле, сопричастность к которой внутренне побудит даже «пролетарского Пушкина» «разузориться» в стихах живым народным словом. Имя великого классика, ставшее еще при жизни А.С. Пушкина олицетворением непревзойденного главы русских поэтов, используется Клюевым для обозначения лидера представителей пролетарской поэзии.

Уже на этом этапе творчества олонецкий поэт, вступая в творческий диалог с Пушкиным, идентифицирует себя и предельно точно определяет уникальность собственного поэтического слова, заключающуюся в великом предназначении вселять спасительную веру в Божественность Иисуса Христа и Его грядущее Царство на земле, открывая людям тайну промысла Всевышнего и находя следы Его чудесного присутствия в обыденной жизни:

Мой же говор – пламенный подойник,

Где удои – тайна и чудо;

Возжаждав, благоразумный разбойник

Не найдет вернее сосуда [5, с. 219].

Коррелирующее с пушкинскими установками убеждение в том, что поэтический талант – это пророческий дар свыше, служащий действенным средством для искупления греха и спасения человека в Царстве Божием, Клюев сохранит на протяжении всего творческого пути.

В этот же период к имени Пушкина Клюев обращается и в своей публицистической статье «Самоцветная кровь», напечатанной в № 22–23 журнала «Записки передвижного общедоступного театра» за 1919 год. Придав публикации форму открытого письма («Золотого Письма»), новокрестьянский поэт со страниц журнала, как общеизвестно, обращается к «Братьям-Коммунистам» с увещевательным словом, призывая их облагоразумиться и не уничтожать мощи почитаемых в народе святых. По твердому убеждению Клюева, нетленные останки прославленных людей олицетворяют «нежную печаль» народа об утрате своих гениев. Почитание святых мощей утоляет духовную жажду простых людей получить «малую весточку “оттуда”, из-за порога могилы, которой мучались Толстой и Мечников, Менделеев и Скрябин, и которой ищет, ждет, и <…> дождется русский народ» [10, с. 142]. Клюев настоятельно предостерегает собратьев-коммунистов, что надругательство над красотой, которую излучает тайная культура народа, не может остаться без тяжелейших последствий для будущего страны.

Проявляющийся в действе перенесения мощей художественный гений народа породил, по мнению олонецкого поэта, творческий взлет лучших представителей национального искусства: Глинки и Римского­-Корсакова – в музыке, Пушкина, Достоевского и Есенина – в литературе и Нестерова и Врубеля – в живописи. Выстроенный Клюевым в статье ряд имен писателей значим, главным образом, для уяснения ценностных прерогатив самого автора публикации. Обращает внимание нарочито выделяющееся на фоне непререкаемого авторитета Пушкина и Достоевского имя современника, еще не достигшего пика своего творчества, – Сергея Есенина, оценка которого, как общеизвестно, в этот период была далеко не однозначной со стороны литературной критики. Тем не менее, Клюев первым смог разглядеть в Есенине необыкновенную сущность его таланта, взращенного художественным гением народа, и по праву поставить его имя в статье в один ряд с Пушкиным и Достоевским, которые, по мнению олонецкого поэта, своим немеркнущим творчеством приоткрывают людям врата к «вечности и бессмертию». При этом акцентируем внимание, что необходимо учитывать и личную симпатию Клюева к Есенину, которая также выразилась в столь высокой оценке рязанского поэта на страницах журнала «Записки передвижного общедоступного театра».

Проводимые Клюевым в статье «Самоцветная кровь» аналогии наводят читателя на мысль, что Пушкин, Достоевский и Есенин принадлежат к числу «виноградных людей», к народным гениям, к особому лику святых, т.к. в сознании «посвященного от народа» олонецкого певца «блаженны, обладающие властью слова, которая не побеждается и гробом» [10, с. 143]. Все это находит закономерное отражение в художественном творчестве поэта, где образы классиков русской литературы рисуются в надмирном жилище наделенными непременными атрибутами святых небожителей – как, например, упомянутое нами выше лучистое сияние Пушкина в финифтяном раю («Где рай финифтяный и Сирин…»).

Тема осквернения национальной культуры, надругательства над святыми для всякого русского человека именами народных гениев: Пушкина, Толстого и Гоголя, обладающих властью бессмертного слова, получает дальнейшее развитие в стихотворении «Потемки – поджарая кошка…» (1921 или 1922 г.). К моменту создания произведения новокрестьянский поэт уже окончательно разочаровывается в революционных идеях, которые губительным образом отразились не только на традиционном укладе жизни крестьянской России, но и на ее многовековой народной культуре. Сбылось то, от чего предостерегал собратьев-коммунистов поэт в статье «Самоцветная кровь»: вслед за уничтожением особо почитаемых мощей святых, олицетворяющих «тайную» духовную культуру народа, пришла очередь русской классики. Вместо ожидаемого Клюевым Царства Божия – мотив, доминирующий в ранней лирике поэта, – с революцией и «советовластием» на русскую землю пришел антихрист:

Потемки — поджарая кошка

С мяуканьем ветра в трубе,

И звезд просяная окрошка

На синей небесной губе.

Земля не питает, не рóбит,

В амбаре пустуют кули <…>

Цветы окровавленной Руси —

Бодяга и смертный волчец.

На солнце, саврасом и рябом,

Клюв молота, коготь серпа… [11, с. 507-508].

Ценностное наследие классиков литературы, Пушкина, Толстого и Гоголя – апологетов национальной духовности, попрано и осквернено «новыми хозяевами» жизни. Символ времени, запечатленный поэтом в образе «выгребной арбы», везущей останки гениев великой литературы на свалку истории, потрясает читательское воображение, вызывая чувство невосполнимой утраты основополагающих духовных ценностей жизни и осознание гибели всего русского мира.

Для придания бытийного масштаба происходящей в стране катастрофы Клюев использует образ останков великих классиков русской словесности: черепов Пушкина и Толстого и снов Гоголя. Ещё с античных времен человеческий череп служил символом смерти и бренности бытия, а сон предсказывал будущее. Это же основное значение несут образы-символы останков писателей и у Клюева. Однако в контексте стихотворения с учетом значения литературного имени они получают дополнительное смысловое наполнение, символизируя угасшие светочи прекрасных чувств и высоких мыслей Пушкина и Толстого и отброшенные грезы о вдохновленной Богом Руси Гоголя. Изящное искусство заменило «горбатое Слово» и «Покой» – у Клюева аллегории бездарностей, наводнивших отечественную литературу с приходом советской власти:

Плетется по книжным ухабам

Годов выгребная арба.

В ней Пушкина череп, Толстого,

Отребьями Гоголя сны,

С Покоем горбатое Слово

Одрами в арбу впряжены [11, с. 508].

В лирике Клюева второй половины 20-х и 30-х годов образ Пушкина дополняется новыми чертами, при этом в ряде случаев новокрестьянский поэт стремится не к непосредственному созданию цельного образа великого поэта за счет детального его описания в том или ином сочинении, а к опосредованному, путем внесения в текст отдельных штрихов характеризующего плана. Так, в стихотворении «Милый друг из Святогорья…» (1926 г.) строки «Вечер пушкинский «тот самый» / Облака плетет из лент» не только отсылают память читателя к известному стихотворению Пушкина «Зимний вечер: (“Буря мглою небо кроет…”)», но и обозначают пушкинское присутствие в тексте, характеризуя влюбленность великого поэта в зимние вечера. Или еще пример – стихотворение «Кто за что, а я за двоперстье…» (1928 г.), в котором строки риторического вопроса с именем великого поэта «Разгадано ль русское безвестье / Пушкинской Золотою рыбкой?» не только указывают на непостижимую глубину русской жизни, непознанность ее тайн, но и обозначают авторскую принадлежность «Сказки о рыбаке и рыбке» литератору Пушкину.

В риторическом вопросе, ответ на который дает сам Клюев, имя великого поэта употребляется и в стихотворении «Нерушимая стена» (1928? г.): «Не в чулке ли нянином Пушкин / Обрел певучий Кавказ?». Создавая образ Пушкина – певца Кавказа, Клюев подчеркивает, что вдохновенный пушкинский дар коренится в художественном гении народа, который, как общеизвестно, открыла поэту его няня Арина Родионовна. Художественно воспроизведенный образ Пушкина в этом произведении наделяется Клюевым реалистическими фактами из биографии великого поэта.

Глубина творческого восприятия Клюевым в 30-е годы пушкинского литературного наследия и в целом личности великого поэта проявилась в «Письме художнику Анатолию Яру» (19 ноября 1932 г.). В любовном послании к А.Н. Яр-Кравченко помимо того, что отчетливо слышны мотивы пушкинских «Фракийских элегий» (1836 г.), свидетельствующие о преемственности новокрестьянским поэтом традиций великого предшественника, еще и мастерски характеризующим штрихом обозначено присутствие образа Пушкина. В представленных ниже строках Клюев указывает на особенность поэтической манеры Пушкина – свойственную «голосу» классика рифму «разлуки – руки», тем самым формируя представление об индивидуальной черте воссоздаваемого образа Пушкина, проявившейся в его художественном «слове»:

У риторической строки

Я надломлю ишачью шею

И росной резедой повею

Воспоминаний, встреч, разлуки,

По-пушкински, созвучьем «руки»

Чиня былые корабли,

Чтоб потянулись журавли

С моих болот в твое нагорье… [11, с. 580].

Заметим a propos, что рифма «разлуки-руки» используется Пушкиным в стихотворении «Для берегов отчизны дальной…» (1830 г.), посвященном также теме разлуки двух любящих людей, отсылки к которому тоже присутствуют в анализируемом тексте новокрестьянского поэта:

Для берегов отчизны дальной

Ты покидала край чужой;

В час незабвенный, в час печальный

Я долго плакал пред тобой.

Мои хладеющие руки

Тебя старались удержать;

Томленье страшное разлуки

Мой стон молил не прерывать [12, с. 257].

В «Клеветниках искусства» (<1932> – 1933 г.) Клюев с негодованием обращается ко всем тем деятелям от литературы, кто, запрещая публикации произведений в печати, всячески пытается предать его имя литературному забвению. Гневный упрек клеветникам искусства со стороны Клюева – отнюдь не проявление обиды за свою горестную участь поэта, невостребованного у новой власти, а мучительный страх за судьбу отечественной поэзии в целом. В этом смысловом аспекте стихотворения Пушкин вместе с Кольцовым и Есениным позиционируются Клюевым в качестве образцовых поэтов, олицетворяющих расцвет подлинного искусства, и лучших представителей национальной поэзии, чей творческий гений стал достоянием отечественной культуры, подвергшейся смертельной опасности со стороны «хулителей искусства» – «нетопырей», впившихся в русского Пегаса:

Пегасу русскому в каменоломне

Нетопыри вплетались в гриву

И пили кровь, как суховеи ниву,

Чтоб не цвела она золототканно

Утехой брачною республике желанной!

Чтобы гумно, где Пушкин и Кольцов

С Есениным в венке из васильков,

Бодягой поросло, унылым плауном

В разлуке с песногривым скакуном… [11, с. 574].

Цветущее поле, на фоне которого рисуются Клюевым образы русских поэтов Пушкина, Кольцова и «в венке из васильков» Есенина и которому угрожает опасность, символизирует расцвет русской поэзии, который в художественном сознании олонецкого песнописца неразрывно связан с именами этих трех выдающихся представителей отечественной словесности.

В поэмном творчестве Клюева образ Пушкина представлен в значительно меньшей степени, чем в его лирике. Ст. и С. Куняевы в книге «Растерзанные тени» приводят воспоминание В.А. Баталина о том, что Клюев в начале 30-х годов читал «на квартирах» отрывки из своей новой поэмы, в которой была отдельная глава о Пушкине, озаглавленная «Зимний сад»: «В 1932–1933 гг. Клюев «складал» (его слова) поэму «Песнь о Великой Матери России» во многих планах. Одна из глав – о Пушкине – называлась «Зимний сад», отрывки из нее неоднократно им читались в студенческих квартирах у его знакомых» [13, с. 211-212]. Обретение в 90-е годы прошлого столетия полного текста поэмы «Песнь о Великой Матери» и публикация фрагментов поэмы «Каин» дают основание для гипотезы, что именно поэма «Каин» (1929 г.), сохранившаяся фрагментарно, включала в себя главу «Зимний сад», в которой, предположительно, образ великого поэта являлся центральным. К сожалению, бóльшая часть поэмы Клюева «Каин», включая и главу о Пушкине, утрачена, по всей видимости, безвозвратно. Однако, учитывая эволюцию художественного восприятия великого поэта в лирике Клюева, можно сделать предположение, что образ Пушкина в поэме «Каин», вероятнее всего, был лишен мифологического налета, присущего раннему творчеству олонецкого песнописца, и рисовался автором характеризующими штрихами как олицетворение всеми признанного главы русских поэтов.

Таким образом, рецепция А.С. Пушкина в художественном сознании Клюева претерпела значительную эволюцию: на смену характерной для раннего периода творчества новокрестьянского поэта нарочитой мифологизации Пушкина, пресыщенной символикой, в поздний период творчества олонецкого песнописца приходит глубокое осмысление реальной личности русского гения и его колоссального значения для национальной литературы.


Библиографический список
  1. Иезуитова Р.В. Эволюция образа Пушкина в русской поэзии XIX века // Пушкин: Исследования и материалы. Л.: Наука. Ленингр. отделение, 1967. Т. 5. Пушкин и русская культура. С. 113–139.
  2. Гумилев Н. Письма о русской поэзии // Аполлон. 1912. № 1. С. 69–73.
  3. Кудряшов И.В., Клевачкина О.А. Этико-эстетические принципы раннего творчества Н.А. Клюева: сборник «Сосен перезвон» // Вестник Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 2012. № 6(1). С. 341–345.
  4. Михайлов А.И. Николай Гумилев и Николай Клюев // Николай Гумилев. Исследования. Материалы. Библиография. СПб.: Наука, 1994. С. 55–75.
  5. Клюев Н.А. Песнослов:  В 2-х кн. Петроград: Литературно-издательский отдел Народного комиссариата по просвещению, 1919. Т. II. 256 с.
  6. Кудряшов И.В., Пяткин С.Н.  О доминирующем религиозном мотиве ранней лирики Николая Клюева // Мир науки, культуры, образования. 2012. № 6 (37). С. 79–83.
  7. Пушкин А.С. «Городок»: (К***): (“Прости мне, милый друг…”) // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 16 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1959. Т. 1. Лицейские стихотворения. 1937. 531 с.
  8. Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». Санкт-Петербург: А. Плюшар. 1837. № 5 (30 янв.).
  9. Базанов В.Г. С родного берега: о поэзии Н. Клюева. Л.: Наука, 1990. 241 с.
  10. Клюев Н.А. Словесное Древо. Проза. СПб.: Росток, 2003. 688 с.
  11. Клюев Н.А. Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы. СПб.: РГХИ, 1999. 1072 c.
  12. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1959. Т. 3, кн. 1. Стихотворения, 1826–1836. Сказки. 1948. 635 с.
  13. Куняев Ст., Куняев С. Растерзанные тени: Избр. страницы из «дел» 20–30-х годов ВЧК-ОГПУ-НКВД, заведенных на друзей, родных, литературных соратников, а также на литературных и политических врагов С. Есенина. М.: Голос, 1995. 477 с.


Количество просмотров публикации: Please wait

Все статьи автора «Кудряшов Игорь Васильевич»


© Если вы обнаружили нарушение авторских или смежных прав, пожалуйста, незамедлительно сообщите нам об этом по электронной почте или через форму обратной связи.

Связь с автором (комментарии/рецензии к статье)

Оставить комментарий

Вы должны авторизоваться, чтобы оставить комментарий.

Если Вы еще не зарегистрированы на сайте, то Вам необходимо зарегистрироваться:
  • Регистрация